По материалам конференции: Православный Свято-Тихоновский
богословский институт (ПСТБИ).
Ежегодная богословская конференция 2000 г.

В 1920–1930 гг. в церковных кругах русского зарубежья разгорелась дискуссия вокруг учения протоиерея Сергия Булгакова «О Софии Премудрости Божией». Дискуссия проходила бурно, в ней участвовали крупнейшие силы русской богословской и философской мысли того времени: митрополит Антоний (Храповицкий), митрополит Сергий (Страгородский) (оба до революции возглавляли, соответственно, Московскую и Санкт-Петербургскую Духовные Академии), иеромонах Иоанн (Максимович) (позднее — архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский), архиепископ Серафим (Соболев) Богучарский (Болгария), философ и богослов В. Н. Лосский, братья гр. Граббе, писатель Н. Арсеньев, преподаватели Парижского Свято-Сергиевского богословского института А. В. Карташев, В. В. Зеньковский, о. Георгий Флоровский и другие. Хотя фактически в диспут была вовлечена вся Русская Православная Церковь, центр тяжести его приходится на Церковь в рассеянии. И это не случайно. Учение протоиерея Сергия Булгакова явилось следствием развития русской религиозно-философской мысли, и — шире — русской культуры вообще, которая сложилась и возобладала в русском обществе непосредственно перед революцией и которая в значительной мере характеризует собой русскую предреволюционную духовную среду. В консервативных церковных кругах софиология до революции серьезно не обсуждалась, поскольку не имела еще вида ясно выраженного религиозного учения. Этот труд по доведению софийной мысли до теоретической четкости и взял на себя профессор протоиерей Сергий Булгаков.

Первое высказывание философа С. Н. Булгакова на тему о Софии-Премудрости Божией вышло в свет в 1917 г. в книге «Свет Невечерний» и носило характер скорее вольного философствования в духе и направлении, заданном Владимиром Соловьевым, чем системного богословия. К тому же автор книги не был еще тогда священником. В 1920-х гг., в вынужденной эмиграции, начинается собственно богословский период творчества о. С. Булгакова, который весь, от начала и до конца, оказывается подчиненным одной, прямо или косвенно преследуемой цели — построения софийного богословия, а вернее — задаче встраивания заимствованного у Вл. Соловьева понятия Софии в церковное православное вероучение.

Как философ, С. Булгаков был открытым и горячим приверженцем Вл. Соловьева: возглавляемое им московское отделение Религиозно-философского общества, возникшего в России в 1908 г., в отличие от отделений в других городах, носило посвящение Владимиру Соловьеву. Отвечая на требование собора епископов отречься от своего софийного учения, Булгаков называл «софиологию» главным делом своей жизни, от которого ему невозможно отказаться: за этим стояла также мысль, что это означало отказ и от дела жизни, как он считал, по крайней мере, еще и Вл. Соловьева и о. Павла Флоренского (то, что ни «Чтения о Богочеловечестве» (1881) первого, ни «Столп и утверждение истины» (1914) второго не были официально осуждены церковной властью дореволюционной России, особо отмечает он в своей защите). Исключительную уверенность в отстаивании своих теоретических позиций перед лицом церковного суда придавало Булгакову то, что он сознавал их прочно укорененными в определенном направлении русской предреволюционной культуры, авторитеты которого оказались для него более незыблемыми, чем авторитет свв. отцов Церкви. Эту же точку зрения разделяли и все соратники и защитники Булгакова, даже и те, кто не разделял его софиологической концепции. Показательно, что такие ревностные защитники как А. В. Карташев и В. В. Зеньковский, позже оказались весьма основательными и реалистическими его критиками. Но в момент вынесения церковного осуждения софиологии им казалось, что тем самым тень осуждения ложится и на всю русскую религиозно-философскую традицию. Никогда не бывший «софианцем» Н. А. Бердяев писал, защищая Булгакова, что если осуждать его учение, то «по тем же соображениям следует судить и Хомякова, Бухарева, Достоевского, Вл. Соловьева, Несмелова, Федорова».

Первое открыто высказанное отрицательное суждение о софиологии с догматически-церковных позиций и исходящее от церковной иерархии относится (насколько можно судить по доступным источникам) к 1924 г.: митрополит Антоний (Храповицкий), глава Архиерейского Синода, выступил в печати, указывая на софийное учение отцов Павла Флоренского и Сергия Булгакова (очевидно, по книгам «Столп и утверждение истины» и «Свет Невечерний») как на опасную для богословия тенденцию, грозящую новой ересью, — учение о «четвертой, женской ипостаси во Св. Троице». Надо заметить, что выражение «четвертая ипостась» и в том, и в другом произведении, действительно, есть.

Отец С. Булгаков немедленно ответил протестом в газете против «указания на него, как последователя соловьевской идеи о мнимой Четвертой Ипостаси Св. Троицы — Софии» и совершенным отрицанием «соприкосновения его с таким ложным учением».

Митрополит Антоний, в свою очередь, в ответном письме в редакцию с радостью извиняется, что «невольно явился причиной огорчения уважаемого и любимого мною протоиерея» и заверяет в душевном «приветствии его православия и его благочестивой настроенности». На том инцидент, казалось бы, и был исчерпан. В 1925 г. в сборнике памяти П. Струве прот. С. Булгаков помещает статью «Ипостась и ипостасность», где, хотя, действительно, отрицает понятие о Софии как «Четвертой Ипостаси», но саму софиологию продолжает активно развивать (правда, в выражениях весьма смутных, от которых сам потом отказался). В том же 1925 г. о. Сергий становится профессором, а затем и деканом учрежденного митрополитом Евлогием в Париже Свято-Сергиевского Православного Богословского Института, что придало его сочинениям совершенно особый резонанс, сделало его богословские труды предметом особого и исключительного внимания и требовательности как со стороны его читателей мирян (в том числе и католиков, и протестантов), так и со стороны высшей духовной иерархии. Так уже в 1926 г. на соборе епископов архиепископ Феофан (Быстров) посвятил софиологии специальный доклад, резко ее критикуя.

В 1927 г. Архиерейский Синод направляет первое послание митрополиту Евлогию, в непосредственном подчинении которого о. Сергий Булгаков находился как клирик, с просьбой обратить внимание на тревожные тенденции в направлении богословской мысли последнего. По просьбе митрополита о. С. Булгаков пишет первую «Докладную записку», в которой, отвечая теперь уже архиеп. Феофану, продолжает отрицаться мысли о «четверице» как от «богохульства и нелепой ереси». Но, в основном, вся эта критика не произвела на о. Сергия сколько-нибудь существенного впечатления. С 1927 по 1929 г. он выпускает так называемую «малую трилогию» (по выражению Л. Зандера), посвященную, как он сам пишет в предисловии к первой книге, «Деисусу» — второму ярусу иконостаса с изображением предстоящих Христу Богоматери, Иоанна Предтечи, архангелов, апостолов и других святых: «Купина Неопалимая» (о почитании Богоматери), «Друг Жениха» (об Иоанне Предтече) и «Лествица Иаковля» (о святых ангелах).

В 1929 г. Н. А. Бердяев публикует рецензию на последнюю книгу трилогии, отмечая ту сторону учения Булгакова, на которую затем много раз указывали его критики: а именно, на поглощение в его учении антропологии космологией.

Реакция консервативных церковных кругов на «малую трилогию» Булгакова представлена была тремя (а не одним, как пишет игум. Геннадий (Эйкалович)) сочинениями иеромонаха Иоанна (Максимовича), ученика митрополита Антония (Храповицкого). Первые два вышли в 1928 г., третье в 1930 г.: «Как святая Православная Церковь чтила и чтит Божию Матерь»; «Почитание Богородицы и Иоанна Крестителя и новое направление русской религиозно-философской мысли»: «Учение о Софии, Премудрости Божией». Автор указывает в своих работах на многочисленные догматические отступления о. Сергия Булгакова от святоотеческого толкования Священного Писания, богослужебных текстов и иконописи (например, учение Булгакова о Богоматери, что Она есть «тварь, но уже и не тварь», явление Св. Духа в человеческой ипостаси, посредница между Христом и людьми, и учение Булгакова об ангельской природе Иоанна Предтечи) и их внутреннюю связь с задачей построения цельного софийного «богословия». Отмечает он также и явную параллель догматических нововведений Булгакова с недавней реформой догматов Католической церковью (учение Булгакова «о безгрешности Божией Матери» и догмат «о непорочном зачатии Божией Матери», принятый католиками в 1854 г.). Указывает также на то, что истинная причина всех этих догматических искажений есть «прельщение философией», т. е. движущим стимулом к пересмотру Предания Церкви с позиций софиологии прот. С. Булгаковым послужил не богословский, а философский интерес. Действительно, как пишет биограф о. Сергия Л. Зандер, в «малой трилогии» «за богословской тематикой лежит философская проблематика; и в этом смысле учение о природе (православная натурфилософия)…, учение о Предтече — …источником православной антропологии; а Ангелы, как носители духовных реальностей, заменяют собой в православном миропонимании абстрактные и бездейственные идеи. Однако этот философский смысл догматических истин в книгах о. Сергия только угадывается; но сам он говорил нам об этом…».

Иеромонах Иоанн (Максимович) завершил свою критику обращением к о. Булгакову, призвав его к вразумлению и отказу от софийной концепции. Но реакция непосредственного окружения отца Сергия на его богословские сочинения была иной: «Когда вышла книга об Ангелах, — пишет Л. Зандер, — я спросил его: можем ли мы ждать восполнения этого словесного Деисиса центральным образом Христа? На это он ответил мне: «Это только Достоевский в своей записной книжке написал: «Memento на всю жизнь: написать роман о Христе»; а куда мне!» …Но волна богословского вдохновения оказалась сильнее этой смиренной недооценки своих сил. И через шесть лет мы получили бесценный дар — отдельную книгу о Христе — «Агнец Божий» (Париж, 1933)».

Выход «Агнца Божия», собственно, подтолкнул и без того напряженную ситуацию, связанную с обсуждением софийного учения в церковном мире русского зарубежья, к быстрому кризису и развязке. «Агнец Божий» представляет собой уже не расплывчатые контуры (как в «Свете Невечернем») и не «наведение мостов» (как в «малой трилогии»), но уже весьма ясно выраженную в своих основных очертаниях богословскую систему. Софийное учение здесь предстает уже в сложившемся виде. Сторонники о. Сергия Булгакова тотчас организовали цикл публичных лекций под покровительством вновь созданной «Лиги Православной культуры», посвященных специально популяризации различных отделов софийного «богословия». Книга о. Сергия — главы единственного православного высшего учебного заведения в Западной Европе — активно читалась как православными, так и инославными. В этой обстановке уже начавшегося стремительного и стихийного процесса насаждения софиологии среди христианской европейской паствы как церковного учения, Православная Церковь реагирует двумя одновременными, но — что важно — совершенно независимыми друг от друга прещениями.

Осуждение учения прот. С. Булгакова со стороны Архиерейского Синода Русской Зарубежной Церкви последовало 17/30 октября 1935 г. и имело форму «Определения Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей о новом учении протоиерея Сергия Булгакова о Премудрости Божией». Главный пункт гласит: «Признать учение протоиерея Сергия Булгакова о Софии Премудрости Божией еретическим». В основу «Определения» легла книга архиепископа Богучарского Серафима (Соболева) «Новое учение о Софии–Премудрости Божией» (София, 1935). Книга эта, несмотря на нарочитое непризнание ее противной стороной спора (начиная, как ни странно, даже с митрополита Евлогия), сыграла роль решающего заслона на пути распространения софиологии не на уровне философского учения, но на уровне религиозной ереси. Автор ее взял на себя нелегкий труд тщательного изучения всех софиологических сочинений о. Сергия Булгакова (насчитывающих не одну тысячу страниц) и рассмотрения всех его основных отступлений от православной догматики в свете учения святых отцов и Священного Писания. К этой книге приложимы слова о. Серафима (Роуза) о богословии его наставника архиеп. Иоанна (Максимовича): «Он не говорил о «возврате к святым отцам», потому что то, что он писал, было просто пересказом и передачей святоотеческого Предания, без всякой попытки оправдать или извинить такой подход»; «он не спорил, а просто излагал православное учение», в трудах его «совершенно отсутствует апологетика, они не открыты для дискуссии». Оппонентам архиепископа Серафима из круга парижской Религиозно-философской Академии (Бердяев, Булгаков и др.), все творчество которых основывалось на методе интеллектуальной «полифонии» в духе Достоевского или, может быть, «сократического» способа преподания мысли через диалог, такая принципиальная антидискуссионность казалась «возмутительной» и «бессодержательной». В действительности, однако, помимо несомненной и неоспоримой ценности критического разбора софийного учения, книга архиеп. Серафима имеет исключительно актуальную именно для ХХ столетия позитивно-содержательную сторону: по поводу тех или иных пунктов критики софиологии автор внятно излагает и, более того, углубленно прорабатывает основные положения православного вероучения, актуализируя их тем самым в сознании современников. Книга особенно полезна и противной стороне спорящих, ибо без четко фиксированной догматической позиции сами искания их «зависают» в некой бескачественной неопределенности и нерасчленимости отдельных позиций и положений.

Совершенно независимо от того, что происходило в Карловацкой юрисдикции, в самом Париже группа молодых людей, возглавляемых бывшим слушателем лекций о. Сергия Булгакова в Богословском институте А. Ставровским, а также сыном известного философа Н. О. Лосского Вл. Лосским, объединившихся в «Братство свт. Фотия», послали письмо в Московскую Патриархию (к которой они юрисдикционно принадлежали) с просьбой противодействовать происходящей в Париже открытой проповеди «богословского неправомыслия» под видом голоса Православной Церкви. По быстроте реакции митрополита Сергия (Страгородского) — тогда местоблюстителя Патриаршего престола в Москве, будущего Патриарха — можно судить о его оценке опасности нового учения. По материалам, предоставленным братством свт. Фотия, митрополит Сергий выступил на заседании Синода с докладом, на основании которого 7 сентября 1935 г. Московская Патриархия издала «Указ» следующего содержания: «Учение проф. прот. С. Н. Булгакова своеобразным и произвольным (софианским) истолкованием часто искажающее догматы Православной веры, в некоторых своих пунктах и прямо повторяющее лжеучения, уже соборно осужденные Церковью, в возможных же из него выводах могущее быть даже опасным для духовной жизни, признать учением чуждым Святой Православной Христовой Церкви и предостеречь от увлечения им всех Ее верных служителей и чад…» Выражавшиеся опасение, что митр. Сергий и в данном случае действовал несвободно от давления советских властей, безусловно, совершенно неубедительно. Советская власть могла только приветствовать разложение Церкви изнутри разночтениями и вольномыслием (что уже раньше выразилось в поддержке ею обновленческого движения на территории самой России). Митр. Сергий, вне всякого сомнения, действовал в данном случае по глубокому убеждению, также как и митр. Антоний (Храповицкий), архиеп. Иоанн (Максимович), архиеп. Серафим (Соболев).

Однако и после выхода двух официальных церковных осуждений митрополит Евлогий не потребовал от о. Сергия Булгакова отречения от своего софийного учения и не запретил ему развивать его. Это стало возможным потому, что сам митр. Евлогий к тому времени уже не зависел административно ни от Карловацкого Синода, ни от Московской Патриархии, но ушел под омофор Константинопольского Патриарха. В качестве «буферной меры» митр. Евлогий в 1936 г. организовал Комиссию, в состав которой вошли в основном сторонники Булгакова. Однако и здесь параллельно с основным докладом комиссии, выдержанном в тоне решительной «защиты обвиняемого», было подано митр. Евлогию «Особое мнение» председателя комиссии прот. С. Четверикова и прот. Г. Флоровского, где, в частности, говорилось: «Доклад большинства членов Комиссии… мы считаем неприемлемым… Богословские мнения о. Булгакова, как таковые, вызывают большие опасения независимо от обвинений, предъявленных ему в «Определении» Карловацкого Синода… Доклад этот производит впечатление, что все в порядке и не о чем беспокоиться. Однако в своих трудах о. Булгаков не только излагает особое учение о Софии, Божией Премудрости, но также пытается перестроить на основании своего учения всю систему православного богословия… Попытка смягчить расхождение мнений между о. Сергием Булгаковым и главным течением святоотеческого учения… не может быть принята в качестве убедительной… В связи с осуждением о. Сергия Булгакова наши церковные круги обнаружили непонимание основных начал веры и жизни Церкви…». Заметим, что о. Георгий Флоровский был весьма эрудирован в «софийной» теме: еще в 1932 г., в связи с софийными спорами, он написал исследование «О почитании Софии, Премудрости Божией, в Византии и на Руси», стараясь выявить реальный догматический смысл имени София в Св. Писании, православной архитектуре и иконописи.

Для обсуждения отчета Комиссии митрополит Евлогий дважды собирал «Совещание епископов Православных Русских Церквей в Западной Европе»: в 1936 и в 1937 г. Ни в том, ни в другом случае не было выработано никаких четких догматических решений (ссылаясь на незавершенность как самого учения о. С. Булгакова, так и на недостаточную изученность этого учения Комиссией), но было проявлено исключительное уважение лично к протоиерею С. Булгакову: «О. прот. С. Булгаков известен как благочестивый священник, молитвенный и учительный, горячо любящий Святую Церковь священнослужитель, усердный проповедник и духовник. Очень трудно представить, чтобы этот ревностный пастырь мог быть еретиком. В его сочинениях есть отступления от истины, но у него нет упорного противления истине: он не враг, не противник Церкви, которой он отдал все свои силы, он ее смиренный и преданный, хотя, быть может, в некоторых вопросах заблуждающийся, священнослужитель». Этого было достаточно для того, чтобы в дальнейшем о. Сергий Булгаков продолжал развивать свою теорию независимо ни от какой критики, публиковать свои богословские труды и оставаться в то же время на своем посту в Богословском институте.

Митрополит Евлогий потребовал, однако, от о. Сергия письменной защиты своего учения от обвинений, предъявленных ему в Карловацком «Определении» и Московском «Указе» что тот и сделал, написав две «Докладные записки», опубликованные первая отдельной брошюрой в 1935 г., под названием «О Софии, Премудрости Божией» (Имка-Пресс, Париж), а вторая — в качестве приложения к журналу Н. Бердяева «Путь» (№ 50) в 1936 г. В «ответ на ответ» прот. Сергия Булгакова Карловацкому Синоду архиепископ Серафим (Соболев) написал дополнение к своей книге под названием «Защита софианской ереси прот. С. Булгаковым пред лицем Архиерейского Собора Русской Зарубежной Церкви», в заключение которого приходит к выводу о полной нераскаянности отца протоиерея (София, 1937). Защиту «Указа» Московской Патриархии от ответных обвинений Булгакова и всех прочих критиков взял на себя Владимир Николаевич Лосский, опубликовавший в 1936 г. работу «Спор о Софии», содержащую подробный разбор «Докладной записки» Булгакова, направленной против критики его учения митрополитом Сергием (Страгородским), защиту всех положений доклада митрополита Сергия и, в связи с ним, собственную критику софиологии.

Одновременно с этими основными трудами шла газетная полемика. В октябре 1935 г. в газете «Возрождение» сторонники Булгакова В. И. Ильин и Н. С. Тимашев опубликовали свои статьи «О Софии Премудрости Божией» и «О свободе богословской мысли». На статью Ильина последовал обстоятельный и эрудированный ответ гр. П. Граббе «О Парижских богословах». Братья Ю. и П. Граббе были молодыми «карловчанами», активно и ортодоксально настроенными. Участие образованных и талантливых молодых людей в борьбе с софианским учением наряду со старейшими (митр. Антоний) и маститыми (архиеп. Серафим) иерархами, конечно, мешало версии, что борьба с софианством есть «реакционное сопротивление устаревшего казенного духовенства». Но это не помешало Бердяеву в статье «Дух Великого Инквизитора» («Путь», № 49) не только не приветствовать искренность порыва и подлинную православность нового, «не испорченного цензурой» поколения, но заявить о наступлении «диктатуры молодежи» подобной фашизму, а их действия сравнить с «доносом». Остается примечательным фактом, однако, что в противостоянии софийной ереси соединились две силы: новое поколение и верхи иерархии — против поколения, вышедшего из эпохи, предшествовавшей русской революции и несущему еще в себе ее мятежный заряд.

Вся эта борьба, однако, уже не касалась протоиерея Сергия Булгакова, который, будучи заслонен мерами, принятыми митр. Евлогием, от непосредственного действия церковных Актов, продолжал развивать свою мысль. В 1936 г. в Париже вышел второй том «большой трилогии» (первым был «Агнец Божий») — «Утешитель» (о Святом Духе), а уже после кончины автора († 1944), в 1945 г. — третий том — «Невеста Агнца» (о Церкви). Еще в 1942 г. о. Сергий написал приложение к давней своей работе «Философия имени», в котором продолжал «оттачивать» ключевые понятия своей теории, стремясь довести их до максимальной четкости. Однако при наличии двух законно принятых церковных осуждений развитие софийного учения стало его частным делом — делом личной совести как его самого, так и его читателей.