Досуг и быт в Белграде

 

Белград

Ты возникаешь крепостью старинной,
В кольце двух рек спокойных и больших,
Чуть озарен закатом апельсинным,
Меж улочек восточных и кривых.

Ухабами ныряет мостовая,
В кофейнях песни горькие поют,
Едва ползут ленивые трамваи,
Газельи тени девушек снуют.

Гостеприимства город и обилья,
Вдаль уходящих черепичных крыш,
Ты дорог мне, как молодости крылья,
В час гибели ты в сердце постучишь.



                                                 Екатерина Таубер




                      *             *            *

Столица одиночества Белград
Здесь даже воздух пахнет ностальгией



                                                 Ольга К.

                 *               *              *

 

Справка

 

На исходе второго десятилетия революционного века в монархическом  Белграде  проживало свыше восьми тысяч русских — в основном из Петрограда, Москвы, Киева. Управление русскими колониями, в том числе Белградской, было сосредоточено в государственной комиссии по русским беженцам (ГК), созданной в 1920 г.  по предложению председателя Народной скупщины Л. Йовановича, ставшего ее первым руководителем.

 

*                       *                     *

 

 «Ах, какие яркие, чудные то были дни, дни внезапно и волшебно вернувшейся юности!

Чистое, робко-голубое небо, запах оттаявшей земли, первые почки, весеннее молодое солнце!.. А позади тифозные теплушки, штабели замерзших трупов, горный грохот повстанческой стрельбы, красные полчища и смутная тоска по далекому, счастливому западу...

Вот мы и тут. Но какой же это запад, когда город называется Београд — Белый Город, и главное здание на главной его площади, высокий и кораблеобразный дом с башенками и шпилями называется «Москва», и король — в прошлом русский школьник? И по вывескам русские буквы, но слагают они слова непривычные глазу, как из Киева во времена гетманщины, только без той кокетливо-самодовольной наглости.

Освоились скоро. В самом деле, что за трудности, когда нож по-сербски называется  — нож, вилка — вилюшка, человек — човек, женщина — жено? Стоит только настроить язык на школьный церковнославянский лад, и все пойдет, как по маслу. А сколько кругом русского! Хотя бы вот те же самые вывески над темноватыми входами «кафан», где дремлет в высоких бочках густое, крепкое вино. Каждое торговое предприятие имеет свой покровительственно-именной девиз. Вот «код генерала Скобелева», вот «код белог Цара»,  вот «код веселог руса», и сам я видел вывеску в маленьком городке «код Петра Степановича, киевского помещика».

А там и пошло. Эшелон за эшелоном — десять, двадцать, тридцать тысяч русских, прожженных огнем Гражданской войны. И вот уже свои газеты, комитеты, канцелярии и, конечно, бесконечное множество «Рюриков», «Варягов» и «Асторий» с русскими балалаечниками с самоваром на стойке, с ленивыми варениками и сибирскими пельменями. И за бумажки, еще вчера ничего не стоившие, летевшие по ветру, устилавшие пароходную палубу, сегодня дают полновесные, полные динары, и после миллионов за взятую с боя котлету из собачьего мяса, за ржавую селедку, коробку спичек — витрины, ломившиеся от всяческого давно забытого добра, и мирный добрый басок: «Пожалуйте, братушкам скидка, а нет — и в долг поверим!..»[1]      

Время эмиграции было для многих обращением к Богу. Многие стали прихожанами двух русских церквей: Св. Троицы близ собора Св. Марка   и Вознесения на углу ул. Милоша Великого и ул. Королевы Наталии. Посещали богослужения, молились, слушали проповеди. Учились смиряться. Книги, беседы, лекции на религиозную тематику пользовались неизменным успехом, хотя, конечно, были и атеисты и критики Церкви. Опора на русскую веру, на традиционное православие была характерна для многих россиян, оказавшихся на чужбине. И, конечно, молодежь, подраставшая в православных славянских странах, в Болгарии, в Сербии, находилась в гораздо лучших условиях, нежели в той же католической Франции. Именно в Сербии возник Союз имени преподобного Сергия Радонежского с девизом из Достоевского «Неправославный перестает быть русским».  «Мы настойчиво утверждаем, — отмечалось в программном документе Союза, — что самая главная и вместе с тем конкретная и реальная наша задача — быть православными... наша национальная задача есть в то же время и, прежде всего, религиозная... не ставши православными, мы не можем поднять знамя “России”... Мы не признаем возможности религиозного исцеления, так чтобы одновременно не устроялось наше национальное переживание... Наш Союз собирает в себе людей, готовых отдать свои силы основной, центральной идее русского национального бытия, готовых окончательно и бесповоротно отдать их служению идее: “Россия не может быть неправославной”, “Неправославный перестает быть русским”»[2].

 Широко занимался просвещением, можно в кавычках, можно и без,  Григорий Бостунич, для одних одиозный критикан жидомасонства, для других — говорящий правду. 20 и 21 февраля 1922 г. в помещении гимназии (ул. Пуанкаре, 2) анонсировались две его лекции «Свет Христа» и «Антихрист». Удивительно здесь то, что если за первую не надо было платить, то вторая  шла за  5 динар, нет слов! Студенты могли пройти за три[3].

А в целом, церковь для многих русских белградцев была не только местом для молитв, но и своеобразным центром:  после богослужения около нее обменивались новостями, спорили на политические темы, обсуждали сроки возвращения на Родину.

Интеллектуалы, спорщики, праздношатающиеся, а зимой и желавшие отогреться в теплом помещении могли посещать по воскресеньям и четвергам разнообразные лекции, начинавшиеся в 18 часов 15 минут  в Русском народном университете, располагавшемся в одной из  аудиторий второго  этажа нового университета. Он был основан представительством Всероссийского союза городов в Королевстве СХС при содействии Академической группы, Общества агрономов, ветеринаров и лесоводов Русско-Сербского медицинского Общества и Союза инженеров[4].

Назову несколько лекций. В  начале февраля 1926 г. инженер В.М. Михайловский читал лекцию о «новых взглядах на проблему формирования жизни в космосе»[5].   20 января 1929 г.  педагог И.М. Малинин выступал на «захватывающую» тему  «Толкование снов». ,  24 января П.Н. Ге — «Романтизм в русской живописи»[6]. 27 января известный всему Белграду  Е.В. Спекторский читал лекцию  «Трагедия Толстого». 31 января  врач А.А. Солонский, вероятно специально для родительниц — «Четыре кожные детские болезни (скарлатина, корь, краснуха, Dukes Филатова болезнь)[7].

Офицеры могли пойти в Русское офицерское собрание, открытое 16 июня 1924 г. на ул. Бирчаниновой 32б в специально арендованной квартире. Там была своя  столовая, библиотека, читальня[8].

Любители «высокого досуга» могли вновь почувствовать себя «избранными» на лекциях Н.О. Лосского «Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция», читаемых осенью 1928 г.  в старом здании университета[9]. Там, вероятно, можно было встретить и старых «мистиков» и обзавестись новыми. Немаловажным обстоятельством было и то, что за «пир»  Лосского ничего не надо было платить. Однако не следует полагать, что русские были такими уж «халявщиками». Они уважали талант, знания и готовы были платить за те же многочисленные концерты, устраиваемые в Белграде разнообразными исполнителями, искусство которых позволяло уйти от серых буден и забот в  мир музыки, пения, танца, в мир волшебных грез. Искусство очищало душу. А это было главным.

 Вариантов было множество. В известном всему Белграду зале «Станкович» 8 октября 1922 г. был концерт Анны Александровны Степовой, создательницы жанра «песни улицы». Там же они могли услышать певца Е.С. Марьяшеца, оценить талант часто выступавшего в роли конферансье, актера и режиссера Ю.Л. Ракитина, виолончелиста А.И. Слатина[10]. В «Новом времени» от  20 февраля 1923 г. можно было прочесть объявление о  большом Русском концерте из произведений Глинки и Чайковского  с участием обладателей дивных голосов  Н.Г. Волевач, Е. И. Попова, Е.С. Марьяшеца, музыкантов В.А. Нелидова, А.И. Слатина, И.И. Слатина, Г.М. Юренева[11].

Живая музыка и пение звучали не только на концертах, но и в домах, квартирах, комнатах русских беженцев. В русском кругу за чашкой чая или бутылкой водки пелись самые разные песни. В магазинах можно было купить ноты для пения и рояля на любой вкус. Там были и  Виктор Абаза и Александр Вертинский, и Юрий Морфесси, и Иза Кремер.

Но это были, так сказать, характерные музыка и песни для всего русского зарубежья.

У того же Белграда были и «свои» любимцы, например: в исполнении Любови Орловой песня советского народа  — «Широка страна моя родная» (из фильма «Цирк»). Любили танго и песню «Будет поздно…» из репертуара  Ольги Янчевецкой, песню «Ханум» (Сергей Франк, музыка, Ольга Франк, русский текст, сербский перевод Сергей Страхов), песню «Две слезинки» (русский текст и музыка С.С. Страхов, сербский текст Наташа Страхова, фоноаранжман Юрий Азбукин. И в эмиграции не утратившим способность посмеяться над «другими» предлагалось пойти осенью 1924 г.  на концерт автора сатиры и политической пародии,  Петра Карамазова, в репертуар которого входили «Суд над русской интеллигенцией», «Молитва павших жертвой самосуда» (в октябре его можно было увидеть и услышать в зале «Станкович»)[12].

 Быт это не только будни, но и праздники, причем зачастую объединявшие в себе религиозное и мирское начала. Например, концерт-бал «Крещенский вечер». В январе 1924 г. на нем вместе с артистами театров выступали  молодые поэты и литераторы из кружка «Гамаюн». Причем 80% выручки должно было пойти на издание «нетленок» молодых поэтических дарований[13].

Не забывали молодежь и артисты. В сентябре 1922 г. популярные певицы Н.Г. Вишнякова и Е.В. Синявина один из своих концертов дали в столовой общежития (ул. Короля Александра, 130)[14]. Можно было пойти на известные белградские  «субботники», посмотреть и послушать профессиональных и артистов и любителей. На одном из них летом 1922 г. выступала известная цыганская певица М.П. Суворина, которая считалась «одной из лучших цыганских певиц после Веры Паниной». О ней в «Новом времени» писали: «Кроме нее за рубежом — есть только Настя Полякова и Нюра Масальская... К ней как нельзя лучше подойдет выражение: “Поет как птица на ветке”. Неожиданные модуляции, удивительные по своей тонкости нюансировки, самые трудные сочетания диссотонов, разрешающихся мелодичным аккордом — всем этим певица владеет в совершенстве». Аккомпанировали ей на гитарах Сергей Поляков и Е. В. Говоров[15]. Ее настоящая фамилия и имя — Мария Петровна Фе,  голос — низкое контральто. Происходила из семьи Массальских, давших плеяду блестящих исполнителей и истолкователей старой цыганской песни[16].

С открытием сцены Русского дома имени императора Николая II (1933 г.)  любители искусства зачастили по вечерам в это известное всему русскому Белграду здание в стиле русского ампира с великолепным театрально-концертным залом. Практически, на его сцене выступали все: от начинающих артистов-любителей до профессионалов.  12 ноября 1933 г. там был анонсирован концерт певца Владимира Босанько, получившего музыкальное образование заграницей, успешно концертировавшего в Вене, Париже, Лондоне, а теперь прибывшего «в родной для русских Белград»[17].

В годы войны искусство продолжало отвлекать и увлекать русских. Тогда главной сценической площадкой по-прежнему оставался Русский дом. Так, 21 ноября 1943 г. там прошел вечер музыки, пения и балета с участием певиц О. Ольдекоп и Е. Вальяни,  балерины М. Туляковой-Нелюбовой и ее партнера Славко Эржена (балет классический и характерные танцы).[18]

 12 декабря 1943 г. газета «Русское дело» сообщала, что 2 января 1944 г. в театре Русского дома Союз русских женщин устраивает концерт Татьяны Николаевны Батранец при участии Лидии Казамаровой, К. Диевского, С. Лысенко. У рояля Н. М. Васильев.  В программе — русская вокальная музыка[19].

   Безработицы, прежде всего для молодых и сильных в строящейся стране, не было. В Белграде за неделю с 29 августа по 5 сентября 1922 г. на биржу труда обратилось 150 человек, которые тотчас получили места.  На начало сентября имелись предложения для 209 рабочих различных специальностей[20].

Этот город давал работу всем, вернее, почти всем;  и скрытая безработица, конечно,  была. Ее уменьшению и должны были содействовать действовавшие в столице Королевства многочисленные курсы по переподготовке и выпуску нужных стране специалистов, прежде всего низшего и  среднего технического звена. Но всеми этими «благами» могли пользоваться прежде всего те, кто не перешагнул возрастной рубеж в 35 лет, после чего обучение новой профессии было затруднительным. Скажу, что в 1927 г. через различные курсы прошло около 3 000 русских эмигрантов[21], получивших неплохой шанс «выбиться в люди», стать нужным обществу человеком, иметь возможность содержать семью.

Сравнительно неплохо устраивались инженеры, зарплата которых могла доходить и до нескольких  тысяч динаров в месяц. С начала 1921 г. руководители Союза русских инженеров в Югославии при каждом удобном случае подчеркивали, что среди русских инженеров нет безработных[22]. Хотя  здесь имелись свои трудности. С 1921 г. в Королевстве действовал закон, по которому запрещалось предоставлять работу иностранцу, если по этой специальности имелись свои кандидаты.  В 1925 г. был выработан новый свод инструкций, который  в основном повторял старые в отношении работы для иностранцев. Но все эти законоположения никогда не были применены к русским. Беженцы из России всегда считались «своими»:  не было разницы между жителями Королевства и русскими изгнанниками[23]. Тем не менее, не будучи подданными Королевства, они не могли быть приняты на постоянную работу в государственные и общинные структуры. Поэтому инженеры  устраивались на контрактной или гонорарной основах, заключая договор, чаще всего на три года,  на четко фиксированную сумму. В отличие от своих коллег, уроженцев Королевства, русские специалисты не имели инфляционной  добавки и дополнительных выплат на членов семьи. Эта служба не входила в рабочий стаж и не засчитывалась при исчислении пенсии.  Члены Союза русских инженеров Югославии вначале даже получали меньше, нежели югославские коллеги. Лишь в  ноябре 1922 г. министерский совет принял решение о том, что все русские инженеры и архитекторы, работающие в министерстве строительства, должны быть уравнены в правах по зарплате со своими югославянскими коллегами[24]. В 1924 г. оно было выполнено для большинства инженеров из России[25].

Но борьба русских инженеров продолжилась: согласно правительственному постановлению, автоматически вступившему в силу 15 марта 1925 г., все инженеры и архитекторы должны быть членами инженерной палаты (русские не имели своей инженерной палаты и не были членами югославских институций), иметь диплом технического факультета, являться подданными Королевства, иметь три года практики на государственной, общинной или на частной службе, сдать госэкзамен, быть «хорошего поведения», не судимыми,  владеть государственным языком. В случае последовательного применения этих постановлений, почти все русские инженеры не имели бы работы. После запроса Союза  правительство в очередной раз заверило, что русские инженеры будут иметь тот же статус, что  и граждане Королевства[26].

И в дальнейшем власти придерживались подобной практики  защиты и покровительства. Лучше всего устраивались инженеры, имевшие частную инженерную практику. Достаточно было иметь соответствующий диплом и три года работы инженером, а также заплатить определенную таксу, чтобы министерство строительства давало ему без хлопот соответствующее разрешение. Вначале таких инженеров было не много, большинство предпочитало работать в государственных организациях или в частном секторе, нежели полагаться только на себя в новой стране. Но с ходом времени по мере адаптации таковых становилось больше. Если в  1929 г. было шесть подобных инженеров, то в 1935 г. их было уже 19[27]. Всего в середине 1920-х годов в Королевстве находилось 203 русских инженера[28].

Некоторые из них даже свое свободное время отдавали изобретательству, внедрению нового. Инженер Андрей Васильевич Модрах из Белграда изобрел «автомат для предотвращения столкновения поездов»[29]. Выпускник 1 Русского Великого Князя Константина Константиновича Кадетского корпуса Алексей Николаевич Жуков (13. 11. 1910, Рига—29. 10. 1973, Торонто), закончивший технический факультет   Белградского университета, изобрел оригинальный аппаратат для анестезии и получил правительственную награду. В 1950 г. , как и многие русские, покинул Югославию, уехав в Канаду[30].
 В сфере изобретательства случались и «курьезы», как об этом свидетельствует грустная история с «изобретениями» инженера Федора Федоровича Богатырева, одного из основателей Союза русских инженеров в Югославии. В апреле 1920 г. он прибыл в Королевство, когда ему было 49 лет он стал директором ремесленной школы в Земуне. Получил широкую известность в Югославии в марте 1921 г. как «эпохальный изобретатель»: семь типов печи для выпечки хлеба и различных хлебобулочных изделий при минимальных затратах твердого топлива: оригинальное устройство для дезинфекции, строительство из вторичного сырья домов, имеющих твердость стали и пр. 13 марта 1921 г. он показал широкой публике свои изобретения, а в конце месяца Александру, премьер-министру Николе Пашичу и министрам. При этом комиссия из югославских специалистов еще перед демонстрацией руководителям страны проверила изобретения и дала положительный ответ. Но русские инженеры, не веря коллегам, устроили свой экзамен, сформировав под руководством военного инженера Н.А. Житкевича собственную комиссию, которая оспорила представленные изобретения[31]. После этого имя Богатырева исчезло с газетных страниц.

Более удачливым стал инженер и композитор Давиденко Сергей Федорович (?—1966), который получил два патента на холодильники с сухим льдом и пустотелые кирпичи.

Некоторые русские люди, владевшие каким-либо ремеслом, подрабатывали, а то и зарабатывали на жизнь изготовлением игрушек, подносов, вышивками и прочими  «мелочами». В Белграде Земгор регулярно устраивал в здании университета на ул. Васиной  выставку-базар изделий русских беженцев[32].

Кстати, в их число  попадали этнические сербы и черногорцы, до революции осевшие в России. «В Белграде, в отеле ”Гранд“, — пишет известный сербский историк, знаток русской эмиграции Мирослав Йованович, —  проживал композитор Тадия Борошич - автор Коронационного марша, исполненного во время коронации Петра I Карагеоргиевича в 1904 году. Кавалер ордена Святого Саввы, оставшийся к тому же без руки и почти ослепший, жил на грани нищеты, не замечаемый ни властями, ни обществом»[33].

Именно страх оказаться «на грани» заставлял русских работать в самых различных местах.  Предоставлю слово  известному тогда журналисту, «поэту, издателю и кудеснику» Н.З. Рыбинскому: «В Белграде можно не только свободно обходиться русским языком, но и иметь полную возможность жить в атмосфере “русскости”. Русские врачи всех специальностей, профессора Ф.В. Вербицкий, А.И. Игнатовский, М. Н. Лапинский, Н.В. Краинский и др. Нет государственного учреждения, в котором не служили бы на различных должностях русские. Даже в Министерстве иностранных дел много лет уже служат б. русские дипломаты: А.М. Петряев, А.К. Беляев, М.Н. Чекмарев, П.И. Извольский, П.П. Сергиев...»[34]

Немного об Александре Михайловиче  Петряеве (1875—27 октября / 9 ноября 1933, Белград), полиглоте (14 языков) и дипломате.  Окончил восточный и юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Начал службу в Персии. Помощник российского гражданского агента в Турции по реформам в Македонии. На Лондонской конференции был экспертом по вопросам разграничения сербско-албанской границы. С 1913 г. представитель России при албанском правительстве. С началом Первой мировой войны по поручению С.Д. Сазонова занимался  изучением положения славян в Австро-Венгрии и выработкой проекта устройства их будущей судьбы. Затем был начальником ближневосточного отдела МИД. При Временном правительстве — товарищ министра иностранных дел. В 1919 г. в правительстве А.И. Деникина был помощником кн. Г.Н. Трубецкого по управлению ведомством вероисповеданий. Потом русский представитель в Софии. Оказал существенную помощь правительству Врангеля. Во время нахождения у власти Ст. Стамболийского оставил Софию. Нашел применение своим знаниям и способностям в МИД Королевства СХС[35]. Известен также как создатель казачьего хора Сергея Жарова.

 Можно вспомнить и сына известного историкам Балкан А.И. Персиани, действительного статского советника, выпускника юридического факультета Санкт-Петербургского университета, Персиани Ивана Александровича (1872—8/21 февр. 1930, Белград), финансиста, композитора, ученика А.К. Лядова. Служил в среднеазиатском отделе МИД. В 1916 г.  был советником посольства в Риме, замещал М.Н. Гирса. В 1926 г. приехал в Югославию, устроился в привычный МИД. Автор музыки гимна русских соколов и автор дипломатических нот югославского правительства.

Другой представитель видной фамилии — А.А. Столыпин, известный неославист, племянник П.А. Столыпина,  служил в американском посольстве[36].

Неплохо устраивались и адвокаты.

В Белграде был широко известен воронежец Александр Михайлович Вольпин (1887 г. р.). В 1910 г. после окончания Харьковского университета вступил в ряды московской адвокатуры в качестве помощника присяжного поверенного. В 1916 г. принят в присяжные поверенные округа Московской судебной палаты. В апреле 1919 г. прибыл в Белград. С сентября 1920 г. занялся адвокатской практикой в качестве стажера. В 1929 г. после сдачи адвокатско-судейского экзамена зачислен адвокатом с правом открытия своего кабинета в Белграде (ул. Балканская,  6)[37].

Очень много русских сумело найти работу в Военно-географическом институте. К 1929 г. там служило  до 85 человек русских[38]. Напомню, что  строителем здания  института был русский военный инженер Х.А. Виноградов[39]. Сравнительно неплохой  складывалась  ситуация  с приисканием службы для русских офицеров, особенно при военном министре Хаджиче, выпускнике Николаевской Академии генштаба, бывшем начальнике воевавшей с большевиками Сербской добровольческой воинской части в России[40].

После бегства из России и вплоть до своей кончины в Югославии жил генерал Петр Иванович Аверьянов (05. 10. 1867—13. 10. 1937, Белград) — последний начальник Генерального штаба царской армии, который во время Первой мировой войны обеспечил Сербии кредит в 40 млн золотых рублей. По прибытии в Королевство он какое-то время работал в Государственном кадастре, затем преподавал математику в гимназии в Чуприи и, наконец, перешел на службу в Исторический отдел Главного генерального штаба в Белграде.

Но всем не бывает одинаиково хорошо: не все находили соответствующую работу или должность, отвечавшие их прежним занятиям, способностям, квалификации. Например, Бахарева-Полюшкина Наталья Дмитриевна, внучка Лескова,  работавшая в «Петербургском Листке»,  имевшая свою киностудию и фабрику, стала заведующей женским общежитием для русских студенток и интеллигентных женщин без службы[41].

И если доктора, инженеры, профессора, в которых нуждалось молодое Королевство СХС, легко получали работу по специальности, то «полковники, чиновники, юристы и т. п.» часто становились «сапожниками, разносчиками газет, мелкими… торговцами, лавочниками на базаре» [42].

Трудности с приисканием места «ненужными» специалистами прекрасно описал в довольно злой сатире под названием  «Хождение по мукам» поэт Николай Яковлевич Агнивцев.

 

Семи беженских суток, упорно,

Ходил я — болваном последним —

Туда, по тропиночке торной, где, стиснувши зубы, покорно,

Россия стоит по передним!..

 

                             1

Тут, на зов, выходят «штучки» —

Ручки в брючки,

Закорючки,

Видом —  вески,

Жестом — резки,

Тверды, горды как Ллойд Джорджи!

(Только, эдак, вдвое тверже)!

И любезно говорят:

— «Осади назад!»

После всех рекомендаций,

Аттестаций, регистраций,

Всевозможнейших расписок,

Переписок и подписок,

Раздается вещий глас:

«Нельзя-с!

«—Н-да-с! Имеются ресурсы

Исключительно на курсы:

Маникюра,

Педикюра,

Выжиганья,

Вышиванья…»

—«Извините, до свиданья!»

 

                  2

—«Здрассте!» —«Здрассте!»

Тут у нас по детской части!

Мы старанья все приложим

И, всем прочим в назиданье. На букварик выдать можем…

—«Извините, до свиданья!»

 

                           3

—«Здрассте!» — «Здрассте!»

Тут у нас по земской части

Выдаем на рестораны,

Виноградники, кафаны,

На развод осин и елок…

—«Извините, я филолог!»

Можем выдать, для почину,

Вам на швейную машину…

—«Что ж я буду делать с нею?»

—Устраняя все невзгоды,

Выдаем еще на роды…

«К сожаленью, не умею!»

            ***

Мои несчастные colleg′-и

В международном этом беге —

Мы убедились понемногу,

Что нам в беде скорей помогут:

Зулусы, турки, самоеды,

Китайцы, негры, людоеды,

Бахчисарайская орда,

Но свой же русский — никогда![43]

 

И тем не менее русские не «пропадали» и старались помочь друг другу, хотя «в семье не без урода».

Бывало, что и сами сербы, особенно в связи с наступившим мировым экономическим кризисом, выставляли эмигрантов некими завоевателями, отнимавшими работу у бедных белградцев  В  1932 г. в газете  «Jugoslovenska politika» появился ряд материалов талантливого публициста Д. Павичевича, в которых он, намеренно сгущая краски, пытался резко противопоставить роскошь русских — прозябанию югославов. Об этом свидетельствовали такие заголовки статей, как «Русские наслаждаются — наши голодают», «Русские нас давят», «Русские взбесились». Да, были богатые русские, нанимавшие сербов в услужение. Да, бывало, они могли бросаться деньгами. Да, по своим талантам, мастерству, опыту многие русские в различных областях знания, прежде всего в естественных, пользовались предпочтением у тех же сербов. Но не следует забывать, что само государство, возрождавшееся из руин недавней войны, остро нуждалось в специалистах, в образованных чиновниках. Нужно знать, что «бешенство» после продажи бриллиантов быстро заканчивалось.

Со своей стороны добавлю:  мне была   рассказана моим другом  сербом  трагическая история  о пожилом русском полковнике, не сумевшем найти работу, продавшем все что можно, только чтобы прокормиться, но все же умершем от голода, вернее, от безысходности.  Были  и те, кто кормился подаянием.

И все же русские старались как-то устроиться. Конечно, хорошо было тем, кто уехал из России с капиталом. Например, одним из самых богатых русских слыл москвич Василий К. Исаев, владевший, как и ранее в Москве,  ювелирной  мастерской в Белграде и  виллой в Дубровнике, куда переселился в 1941 г.[44] Без «капиталов» было труднее. Особенно тяжело было офицерам, осваивавшим нередко новое ремесло, и хорошо, если оно не связано с ношением швейцарской ливреи, а со слесарным делом. И шли в «мастера по металлу».

 В столичной  рекламе можно было прочесть: «Галлиполийская мастерская Белградского отделения общества галлиполийцев

 выполняет следующие работы

1. СЛЕСАРНЫЕ: Изготовление и ремонт слесарных и легкокузнечных изделий (железных кроватей, умывальников, замков, ключей, ножей, ножниц и проч.)

2. СПЕЦИАЛЬНЫХ ПОЧИНОК “ПРИМУСОВ” всех систем.

3. ЖЕСТЯНЫЕ: Приготовление жестяной посуды, ремонт жестяной эмалированной и медной посуды (чайники, ведра, кофейники, миски, тазы, кастрюли, самовары).

4. ПОЛУДА МЕДНОЙ ПОСУДЫ.

5. ЛИТЕЙНЫЕ: Прием заказов на изготовление военных заказов (полковых, училищных, вензелей, трафаретов и проч.  и выпуск таковых,  Георгиевские кресты 1—4 степеней, знаки Кубанского похода, знак Бредовского похода, Знак Дроздовского похода, Знак Екатеринославского похода, Знак Николаевского кавалерийского училища,  розетки гусарские, знаки саперные, кокарды офицерские и гражданские, звезды на погонах, Образ Спасителя (шейный), пуговицы русские с орлами, ленты шелковые, георгиевские и национальные»[45].

Отличительные черты красной Москвы первых лет — удостоверения и семечки, а монархического русского Белграда, города «вождей»  — знаки и прочие отличия.

Определенная неспособность эмигрантов к новым условиям жизни, объяснялась не только чисто объективными, но и субъективными причинами. Прежде всего, это извечные «авось» да «небось», откуда, в частности, проистекало нежелание учить язык. Для многих свою роль играли возраст, ломка привычного уклада жизни.

В письме В.Н. Штрандмана от 1 сентября 1936 г. принцу-регенту Павлу говорилось: «Министерство внутренних дел, за весьма редкими исключениями, отказывается принимать эмигрантов в югославское подданство, что лишает их права искать заработок даже на иностранных предприятиях, которым предлагается оказывать строгое предпочтение национальным рабочим... Уже сейчас имеются весьма тяжелые случаи, например, отказ принимать на работу русских только потому, что они русские... Число погибающих русских, умирающих вследствие острого недоедания, с каждым днем увеличивается, а зачастую имеются случаи, когда люди доходят до полного отчаяния»[46].

Безусловно, в этих строках было намеренное обострение ситуации. Но здесь не надо забывать, что король Александр был уже в могиле, а в самой Сербии подросло послевоенное поколение, требовавшее своего «места под солнцем». Русские, оставившие свою «богатую родину»,  стали мешать. В Белграде «забыли», что из денег, полученных при отъезде из России от Николая II на помощь разоренной Сербии, Н. Пашич передал 800 000 динаров в управление фондов, а в  письме на имя председателя Скупщины выразил свое посмертное желание, чтобы на эти деньги был сооружен памятник «Русскому царю Николаю II»[47].

«В 1936—1937 гг. сербское государственное радио занималось тем, что издевалось над русской нацией и, перейдя все границы приличия, выставляло русского мужчину идиотом под именем ”Сережи“, а русскую женщину — падшей, под именем “Ниночки”. Одновременно же с этим в сербскую народную массу бросали по радио... ложь, что русские позанимали места в министерствах, что они сидят паразитами на шее сербов... Травля национальной русской эмиграции выгодна была и для просоветских элементов. Все мы знаем, что ”в семье не без урода“... но это... не дает никому права из-за таких уродов клеймить всю нацию». Только в феврале 1937 г. ряд русских и сербских деятелей  посетили директора «Радио А. Д.» генерала Калафатовича и заявили следующее: «На всем свете нет ни одного радио, которое бы так возмутительно дискредитировало русскую эмиграцию, кроме... Белграда и Москвы. Мы, сербы, в своем же доме позволяем себе оскорблять русских, — тех русских, которые в европейскую войну защищали Белград и погибли на Салоникском фронте... Но не говоря уже о мертвых, просто недостойно для сербов оскорблять тех братьев-русских, которые теперь в беде, потеряв свою родину, мучаются и страдают по всему свету... Есть две нации без отечества: это — русские и евреи. Однако, почему-то нападают только на русских»[48].

Протест был  принят и травля была прекращена. Все эти прискорбные факты все же не должны очернять историю взаимоотношений  русского и сербского народов: грязные пятна лишь оттеняют белизну стен крепости русско-сербской дружбы. Позволю себе два примера.

Первый: в 1928 г.  на основе соглашения МИД и министерства просвещения с президиумом Госкомиссии по делам русских беженцев был создан Русский культурный комитет (РКК), куда, в частности,  вошли представители правительства и научного мира. На первом заседании РКК  29 мая 1928 г. глава Госкомиссии Александр Белич подчеркнул, что целью новой организации является подъем и развитие тех граней жизни, «без которых особенно русский интеллигентный человек считает себя вычеркнутым из культурной жизни — науки, литературы и искусства, в которых он занимает достойное… место». Было принято решение о том, что РКК сформирует Русскую публичную библиотеку, Русский литературно-художественный журнал, Русское книгоиздательство, Русский научный институт (РНИ), художественные студии — музыки, живописи, театра[49]. Для реализации программы РКК председателем был избран А. Белич.

 Второй: упомяну здесь имя серба, простого, без претензий, русофила Милана Ненадича, связавшего себя с Россией еще по службе в Санкт-Петербурге. В 1921 г. он всю свою энергию употребил на организацию для русской студенческой молодежи трех общежитий на 218 человек. Не менее успешной была его деятельность по устройству дома для престарелых, живших на небольшие пособия в 200—300 динаров от властей. Для помощи им он организовал особый сербский комитет, председателем которого стал промышленник  Джордже Вайферт, масон[50]. Добавлю, что  имя Вайферта и сейчас можно увидеть вновь на рекламе, связанной с производством пива.

Помощь русским оказывалась от рождения до организации последних проводов.

 В случае каких-либо заболеваний бедняки всегда могли обратиться и получить бесплатную медицинскую помощь а амбулатории Российского Красного Креста (ул. Короля Александра, 120)[51]. Простую мебель, без затей, «быстро, прочно, дешево», можно было приобрести с мая 1921 г. в столярной мастерской Петра Филипповича Жадько[52].

Свободное время можно было потратить и на театр, на ресторан, на просиживание в кафане и, конечно, на кино, одно из самых доступных развлечений, позволяющих забыть о каморке, в которой живешь, о дураке начальнике, злой хозяйке, о безнадежности бедности.

Так, 1 февраля 1923 г. можно было купить билет в зал синема «Париж» на «русскую кинофильму» «Умирала цветущая роза»[53]. А 14 апреля в биоскопе (кинотеатр) «Коларац» сходить на «великолепную русскую драму из кавказской жизни в 5 частях  “Гость с неба” в главных ролях Карабанова и Гайдаров»[54]. Правда, после какого-либо фильма из старого времени было тяжело «возвращаться» в день сегодняшний.

В стихотворении Андрея Владимировича Балашева «На чужбине» эта тоска писала строки:

 

Еще один ненужный день

Навек исчез во тьме былого,

Гляжу с тоской в ночную тень,

Кляну тщету пережитого.

 

Но завтра снова день и ночь,

И жажда русского Мессии, —

Как тяжко рваться и не мочь

Помочь истерзанной России![55]

 

А пока свою боль и гордость, вину и радость молодежь отливала в стихи. В 1925 г. выпущен сборник молодых поэтов «Белый стан» — Альбин Комаровский, В. Григорович, А. Ва-ев, Петр Евграфов, Анатолий Баташев, Николай Чухнов. Все посвящено России[56].

Высокое и героическое смешивалось в эмиграции со стремлением к уюту, занятиям любимым делом. Одни готовились спасать Россию, другие собирали марки: в Белграде действовало свое общество филателистов «Россика»[57].

Удивительным человеком был обычный российский беженец А. А. Скрынька, в прошлом  учитель русского языка, а  в Белграде —  торговец молоком на  углу Мишарской и Ресавской улиц. В 1930 г. он издал в Нови-Саде за свой счет «Русский язык. Знаки препинания» «с целью краткого, систематического объяснения всех правил русской пунктуации ученикам III-го до VIII-го класса»[58].

Быт это не только жизнь, но и смерть. И если в Советской России люди гибли от голода, холода, в лагерях и тюрьмах, то в эмиграции — тоже сводили счеты с жизнью, не вынеся ее тягот в изгнании, вдали от семьи, от Родины. В изгнании для некоторых исчезал смысл бытия, а тогда зачем жизнь, этот «дар случайный»? Гусаковский Владимир Николаевич (1871—8 сентября 1923, Земун), генерал-лейтенант. Командир Апшеронского полка. Покончил с собой, вследствие материальных тягот  и нравственных страданий. Один из русских, служивший в Аграрном банке, после просмотра фильма о Порт-Артуре, где в одном из кадров увидел своего отца, погибшего при защите крепости, покончил жизнь самоубийством.

Но таких, отчаянных и отчаявшихся, было немного…

Быт имеет привычку засасывать. Кто-то посещал  театр, а кто-то пил горькую, тот что-то учил, а были и такие, которые занимались сочинительством на религиозную тематику. Разумеется, пальму первенства здесь держало духовенство — на первом месте был митрополит Антоний (Храповицкий). Однако и среди мирян были таланты. Так, А. Н. Матвеев получил премию в 2 000 динаров за сочинение «О вере» в конкурсе, организованном  Сербской Академией наук и искусств. Его труд в обязательном порядке печатался и раздавался народу бесплатно, рассылался в народные библиотеки и читальни[59].

В погоне за заработком, в борьбе за быт(ие) русские занялись неизвестным для сербов ремеслом: изготовляя абажуры из специальной разноцветной бумаги и, как я уже говорил, изготовлением игрушек и других предметов из дерева, украшенных народными узорами и окрашенных чаще всего в голубой и красный цвета (подносы, рамки, шкатулки, ножи для разрезания бумаги и пр.). Кроме тех, кто имел профессию — врач, инженер, адвокат, преподаватель, специалисты высшей квалификации, остальные жили на грани нищеты. Но ... держали свой статус, соблюдали свои обычаи: завтракали поздно, обедали в пять, пили вечерний чай, затем следовало вечернее чтение или собирались за карточным столом. Обязательно все эти графы, князья, бароны держали четвероногого любимца — собаку или кошку, с которыми делили свою скромную трапезу. На Рождество украшали елку, на которой обязательно висел подарок для каждого приглашенного гостя. Этот обычай украшения елок сербы приняли именно от русских эмигрантов[60].

Как тонко пишет сербская исследовательница М. Стойнич, русские жили с ощущением, что такая жизнь в бараках и на чердаках для них временная, чемоданная. Стали главными частными учителями иностранных языков — английского, немецкого, французского. С языком у учеников воспитывали любовь к русской культуре, литературе, искусству. Эти часы протекали в незабываемой атмосфере  бедных комнат со скудной мебелью и обязательной лампой, яркий свет которой приглушала кашмирская, оренбургская или другая шаль, наброшенная на дешевый абажур. От старых русских дам многие не только научились иностранному языку, но и полюбили на всю жизнь Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Блока, Надсона и др., «вобрали в себя Достоевского, Толстого, Тургенева ... и сплин непонятной русской дали, снежных пространств, одиноких берез, стоящих весной наполовину в воде»; «Приучили нас любить и беречь животных, играть с ними так, чтобы им тоже было приятно, не мучить их, водить их гулять, разговаривать с ними». «Мы кормили их отходами, а такая, как Мария Петровна Карпова, не тратилась на завтрак, чтобы купить соседским кошкам молока (своих не имела, все были ее).  Со слезами на глазах   умоляла какого-нибудь извозчика не бить еле держащую на ногах от усталости  лошадь. И всегда в своей сумке, по обыкновению полной  книг, держала булочку, которой тайком угощала коня. Таким образом, мы, вместе с иностранными языками, русской литературой и русским чаем, поняли, что животные тоже имеют душу, мы научились понимать их настроение по глазам — большим и не очень, пегим, темным. зеленым, голубым. Они стали для нас друзьями, с которыми мы делили даже свои сладости, для которых мы собирали кости, а иногда  тайком  оставляли кусок мяса от своего обеда для того, чтобы накормить бродяжку пса. Матери нам иногда говорили, что нас эти русские женщины “портят”... но их “часы” были самыми дешевыми и самыми длинными, часто они или их мужи  и сыновья помогали решать математические задачи, понять физику или химию, войти в тайны биологии. Одним словом, у них мы были как дома, под присмотром... А мы начали с пониманием и большим вниманием читать “Каштанку” Чехова, “Белого пуделя” Куприна, “Холстомера” Толстого, “Вешние воды” и “Асю” Тургенева, “Белые ночи” Достоевского»[61].

Знакомство шло через соседство, дружбу на работе. В Сербии почти не было ни одной средней школы, где бы ни преподавал русский учитель. Как правило они были хорошими педагогами, которых ученики любили и уважали. Автором отличных школьных учебников по общей истории для государственных школ Королевства был Лев Сухотин, директор русско-сербской женской гимназии, автор исследования «Фет и Елена Лазич».

Между беженцами были два типа интеллигентов.

Одни смирялись с катастрофой и искали объяснение в русской религиозной мысли, в философии Николая Федорова, Владимира Соловьева, в учении Федорова о «всеобщем воскресении», в тезисе Соловьева, что Россия должна быть жертвой, чтобы примирить Восток и Запад, восточное и западное христианство, после чего наступит эра «Третьего Завета», когда не будет войн... Ситуацию, в которой оказались, они трактовали как переход в новое состояние и жили в некоем безвременье, что им облегчало переносить все трудности жизни в эмиграции[62].

Другие принадлежали к левой русской интеллигенции — эсерам, меньшевикам, анархистам. Облегчали свою жизнь смеясь над собой, критическим отношением к дореволюционной России. Они стремились через Париж, Прагу, Хельсинки, Ригу, Берлин  приобретать литературу о жизни в СССР и незаметно информировать сербское общество о процессах происходящих в Советской России. В основном эта интеллигенция группировалась вокруг Земгора (представительство в Белграде находилось на ул. Кнеза Милоша, 45).

Быт — это прежде всего жилье. Далеко не каждому была по карману отдельная квартира. Средний заработок составлял 900 динаров. В 1927 г. 50 динаров равны 1 доллару. Газета «Новое время» стоила полтора динара. Обед в «Русском ресторане» 18 и 14 динаров. Абонемент на 15 талонов — обед — 19,5 динаров[63].

Но были и счастливцы, имевшие свое жилье, как например профессор Белградского университета А. Л. Погодин. Его сын, будущий архимандрит Амвросий (Алексей Александрович Погодин, 10. 06. 1925, Белград—30. 10. 2004, Толстовская ферма под Нью-Йорком) в своих стихах к матери  писал:

 

Скажи, о Ты наверно помнишь

Тот дом, где жили мы тогда? —

Проход угрюмый, низкий, темный,

Но в комнате светло всегда?

 

Стена, что сыростью покрыта,

Ковер из драного сукна

И звук разбитого корыта:

Рояля нашего игра.

 

На трех ногах куриных, помнишь

Ту печку ржавую в углу?

Ея опилками наполнишь —

Она дымит невмоготу…[64]

 

И еще одно:

Мечтатель я только невзрачный,

Затертый во льдах пароход,

А проще сказать — неудачник,

Коль двинусь — обратный все ход.

 

Я честно и много работал,

Я воду таскал решетом

И только на то заработал,

Что знаю, что был дураком…[65]

И таких «дураков», вынесенных из России в эмиграцию, было немало.

 

Возвращаясь к квартирному вопросу, скажу, что многие снимали так называемые углы,  жили по нескольку человек в четвертушке или половине комнаты. Люди побогаче могли позволить себе меблированные комнаты. В Белграде таких общежитий гостиничного типа было несколько, например,  «Семья» (ул. Косовская, 53), «Общество взаимопомощи»» (ул. Короля Милана, 71), «Инвалидный очаг» (ул. Призренская, 5),  «Россия» (ул. Короля Милана, 69)[66].  С 15 декабря 1923 г. к услугам постояльцев открылись меблированные комнаты «Родина» (ул. Короля Милана, 69) с электричеством, паркетными полами, центральным отоплением, новой мебелью, сетчатыми и пружинными кроватями. Комнаты были разделены перегородками — у каждого свой отдельный угол. Утром и вечером — чай, кофе, какао, молоко, холодные закуски, пирожки. Все это стоило 15—20 динаров в сутки[67]. Еще одна «Россия» размещалась на ул. Доситеевой, 21[68]. На улице Капитана Мишина, 3 сдавались посуточно комнаты с 2, 3 и 4 кроватями[69]. Для экономящих каждый динар Державная комиссия открыла дом для приезжающих в конце Пожаревачкой улицы по 3—5 динаров за кровать в сутки [70]. Из дешевых, но уютных, общежитий  можно назвать и «Русский Очаг» (ул. Короля Милана 85, напротив Сербского офицерского дома). Цены в нем были  ниже прочих общежитий, а инвалидам предоставлялась особая скидка[71].

Об условиях студенческого жилья может дать представление тот факт, что в общежитии (бульвар Короля Александра, 15), в котором проживало 90 человек, половина разместилось в четырех его комнатах, вторая половина — в коридоре.  Другое общежитие (бульвар Короля Александра, 130), разместившееся в трамвайном депо, было также переполнено и закрылось уже в конце 1922 г.  Имелось крохотное общежитие (ул. Травничка, 5) на  8 человек. Лучшим было положение с жильем у 15 счастливиц, размещенных в общежитии (ул. Тряска), расходы на содержание которого брали в порядке благотворительности и иностранцы, в частности испанцы[72]. Для справки — в  Союзе русских студентов Белградского университета к весне 1922 г. было около 700 человек[73].

Свой быт и досуг можно было значительно улучшить тем, у кого были традиционные ценности — золото, бриллианты и пр. Такие люди были в эмиграции и именно для них росла сеть комиссионных магазинов, владельцы которых в большинстве своем тоже были из России. Итак, в Белграде «работали» следующие магазины: комиссионный И. П. Колченкова-Николаева (ул. Князя Михаила, 24), сербо-русский  магазин Сретена Божиновича (Теразия, 7)[74], магазин Андрея И. Богданова (ул. Добриньска, 12), где, получив деньги за драгоценности, можно было купить «по дешевой цене чай, грибы, мыло, крестильные кресты, иконы, лампады и пр.»[75],  магазин М. М. Покровского (ул. Юговича, 10) по приему бриллиантов и пр.[76], антикварный магазин Иосифа Линевича (ул. Короля Милана, 82)[77], магазин товарищества «Посредник» (ул. Короля Милана, 25)[78], первый комиссионный магазин Русского общества взаимопомощи (ул. Короля Милана, 71), перешедший с улицы князя Михаила, 35), принимал на комиссию бриллианты, жемчуг, золото, серебро, разные драгоценности, старинные вещи, ковры, изделия русских беженцев, менял «русскую и иностранную валюту на самых выгодных  условиях»[79].

Можно было «найти» денег в «своих» кассах взаимопомощи, в различных фондах. Так, в 1923 г. одна из них была организована в Союзе русских инженеров в Югославии. Известно, что в 1929 г. можно было взять не более 1 500 динаров на три месяца, в виде исключения на шесть, с уплатой одного процента в месяц[80]. Но так как платили взносы  своей «кормилице» нерегулярно,   выдавали ссуды тем, у кого не имелось права на них, то в результате появились многолетние должники и т. д. Смута и беспорядок отличали это кредитное учреждение. Для того чтобы как-то обеспечить минимальную сумму в кассе в 1936 г. были организованы  благотворительные вечера. В 1938 г. проведено два таких вечера с лотереями. Выручка в 2 600 динаров была сразу отдана взаймы наиболее нуждавшимся членам[81]. Фактически, это кредитное учреждение лопнуло, как это случалось и в России с подобными «кассами».

Теперь о фондах. В этом же Союзе в 1925 г. возникла другая идея об учреждении фонда помощи в случае смерти своего члена. Предполагалось уплачивать 2 000 динаров помощи. В фонд записалось 40 человек, которые за несколько лет внесли всего 1 200 динаров. Вся эта сумма  в 1928 г.  была выплачена семье первого умершего, а сам фонд прекратил свою деятельность[82].

Совсем другая картина представала, когда в сфере помощи участвовал западный капитал. Достаточно назвать действовавший в Королевстве с  1932 г.  Русский трудовой христианский союз (РТХД) — православный вариант профсоюза в странах Европы. Его члены могли пользоваться «кассой взаимопомощи, бесплатным лечением в Русской больнице в Панчево, в санатории Вурберг в Словении без ограничения времени лечения, правом проезда по железной дороге в полцены, правом на дома отдыха,  на юридическую помощь и др. льготы»[83]. Взносы — 10 динаров в месяц и еще два динара, если хотели пользоваться дополнительными льготами. В Союз могли вступить и члены семьи при ежемесячном взносе в 3 динара. Была предусмотрена и страховка в случае потери кормильца. Взнос в 14 динаров уплачивался каждых три месяца. Страховая сумма составляла 2 000 динаров[84].

Бедняки, старики и старухи, бездомные могли надеяться только на благотворительную помощь.  Им собирали деньги на различных вечерах с лотереями, устраивали кружковый сбор. И здесь по традиции первенствовали женщины, среди которых не было жестокосердных.  Из обществ можно назвать Мариинское сестричество, цель которого — помощь нуждающимся. Такая же задача стояла перед Национальным обществом русских женщин, руководимым А.Н. Алексеевой, вдовой основателя Добровольческой армии. Оно действовало с 1929 г., собирая по крохам средства, которые шли на помощь в первую очередь одиноким женщинам и детям. На свои считанные-пересчитанные деньги эти женщины отправляли некоторое количество детей в летние детские колонии, устраивали праздники. При Обществе действовали курсы кройки и шитья, которые давали возможность многим «получить за небольшую плату кусок хлеба на руки»[85].

Быт —  это и привычная еда. И русские с выгодой для себя  старались для москвичей, петербуржцев, жителей провинциальной России. Так, действовали, кроме обычных гастрономических лавок,  молочная «Ромбус» (ул. Балканская, 26)[86], Центральная молочная (ул. Студеничка, 7—9)[87].  Реклама обещала: «Молочные продукты русского производства всегда свежие и в большом количестве по дешевой цене масло, сыр, творог, сметана, яйца. Большой рынок, ряд русских торговцев: Соколов, Пиотровский, Родин и К-о. и Реутов[88].  Русская лавка. Бакалейная торговля. Малый базар, Цветан трг (лавка №16)[89]. Русский магазин «Балкан» (ул. Балканская, 13) — крупы, грибы, огурцы, рыба, колбаса и пр.[90]  Здесь можно было жить почти как в Петербурге или в Москве: ходить к русским продавцам на базар, покупать селедку у какого-нибудь «Петровича», а гречку у «Петра Поликарпыча». За русской колбаской можно было зайти в колбасную «Валентина» (ул. Короля Милана, 98), а за парижскими окороками к Рождеству в русский гастрономический магазин «Югославия» (Теразие, 29)[91]. Для любителей «вкусненького» москвич Николай П. Павлов (1884—?) открыл в центре Белграда (ул. Короля Милана, 81) магазин «Волга» по продаже деликатесов. В последующее время его многочисленная семья (7 детей, женат на Елене Митрофановой) открыла ряд антикварных и книжных магазинов, книжные издательства, рекламные бюро и пр.[92]

В Белграде был даже свой союз русских торгово-промышленников (председатель совета  В.Д. Ильин, председатель правления Г.Г. Миткевич и секретарь С.Я. Кривцов). Действовали на правах  товарищества три русских банка: Кредитная Задруга с председателем проф. Я.М. Хлытчиевым, Касса взаимопомощи при Всероссийском земском союзе (руководитель Г.П. Шпилевой) и Задруга чиновников ( глава А.Ю. Вегнер)[93].

 В торговлю пускались многие, считая ее «легким и прибыльным» делом, позволяющим выйти из нужды: врач торговал фирменными мясными полуфабрикатами, архитектор продавал разные технические приспособления, университетский профессор разводил длинношерстных кроликов[94]. Но и здесь было не все так просто: в определенных ситуациях приходилось применять гибкость, пускаться на некие махинации, даже нарушать закон. В своем большинстве такие действия не носили криминального характера.  Но бывали и  злоупотребления, такие, как продажа отдельных участков земли, официально объявленных неделимыми, получение прибыли от торговли марками якобы для оказания помощи слепым девушкам (афера Виноградова). В то же время были и противоположные случаи, когда бухгалтер, от которого хозяин требовал подписать  ложный финансовый баланс, пытался покончить жизнь самоубийством[95]. В августе 1924 г. полиция раскрыла салон азартных игр и курильню опиума в гостинице «Ивич»,  арестовала его владельца Михаила Полубоярова и девятерых его подельников, тоже русских[96].

К февралю 1929 г. в столице Королевства насчитывалось 153 мелочные лавки, 70 молочных, 58 деликатесных, буфетов, колбасных, столовых, народных кухонь, магазинов винной торговли; 58 базаров, антикваров, разносчиков, 51 колониальная и бакалейная лавки, 15 комиссионных, 13 транспортных, 7 технических контор, 2 посреднические и рекламные конторы, 14 галантерей, 6 «агентурных» контор, 8 фирм по торговле автомобилями и прокатом, 4 предприятия занимались «спекулятивной» торговлей, столько же — мануфактурной, в 3 магазинах продавались мужское готовое платье и обувь, действовало 5 книжных и издательских предприятий, 2 магазина по продаже нот, музыкальных инструментов и пр., 2 посреднические конторы, занимавшиеся экспортно-импортными операциями, одно пароходное предприятие, одна фирма по торговле машинами, одна торговая цветочная фирма, 3 фирмы по торговле дровами и строительными материалами, одна меняльная лавка, одна фирма по торговле кожами. Всего 483 предприятия[97].

Позволю себе здесь остановиться и расшифровать этот перечень и что стоит за ним. Ведь кроме лавочников были и дельцы, профессионалы в области торговли, обслуживания, строительства, в других сферах хозяйствования, пионеры в новых отраслях.

Пароходное дело. 16 сентября 1924 г. в Саву близ Чукарицы спущен на воду первый пароход, построенный в Сербии. Строитель — известный волжский промышленник и судовладелец  Д.В. Сироткин. За год до этого он выстроил первое в Сербии моторное грузовое судно «Коста». Длина нового парохода — 40 м, ширина — 5 м, 50 кают, 300 пассажиров. Теплоход назван «Воля». Планировался на рейс Белград—Вена. Использовался на внутренних рейсах[98].

 Обувное дело. В июле 1931 г. в Белграде открылся русский магазин «Вега» фабрики обуви Владимира Григорьева из Панчева. Эта фирма работала на рынке уже 10 лет и была  известна в Загребе, Сараеве, Любляне, Сплите и других местах[99].

  Безошибочна была ставка на производство русской водки, любимого напитка соотечественников, не привыкших к ракии, отдающей «парфюмерией». В 1923 г.  Товарищество по производству водочных изделий «Орел» в Белграде выпустило в продажу: красную головку, перцовую травник, лимонную, апельсиновую, белую головку, сухарную, хинную и английскую горькую[100].

Экспорт-импорт. Пожалуй, одним из воротил в этой сфере стал выпускник Московского университета, защитивший докторскую диссертацию по химии Виктор Васильевич Шипатовский (1878, Севастополь—1944, Белград). Примерный семьянин — жена Софья и дети Виктор и Наталия. С 1922 г. он был  владельцем торгового агентства «Новву». Его коммерческая деятельность заключалась в продвижении на рынок препарата для очистки металлических изделий, а также химпрепарата  «Тепалина» для очистки накипи в паровых котлах, нагара в авиационных и автомобильных моторах. Параллельно Шипатовский  представлял интересы нескольких английских текстильных фирм, в частности, Альфреда Мидвуда из Манчестера, а также производств по изготовлению корсетов. Понемногу приторговывал сукном, которое покупал в своих командировках в Великобританию. Его услугами представительского характера пользовались: немецкая из Лейпцига «Kluge &Porisch» (растительное масло, эссенция и химикаты), английская из Глазго  «Hopkins &C.» (виски «Jim»), лондонская «Sir Robert Burnet», французская  «St James» (рейнское шампанское и ром), парижская «A. F. Pear’s» (мыло и парфюмерия). Шампанское поставлял к королевскому двору, в отель «Палас», ресторан «Русский царь». Имел представительство по поставкам из Бордо консервов, фруктов, овощей, рыбы в основном для снабжения королевского двора. Вел дела по всей Югославии[101].  Это о нем в сатирическом журнале «Бух!!!» (1932, № 11) писалось:

 

Без шляпы жил Роман Верховский,

Но в шляпе ходит Шипотовский.

Он без труда и без забот

Сумел устроить “Оборот”.

Он оборотистый был малый,

Таких немного есть пожалуй.

Он был в Париже баронетом,

И был Мюнгаузеном при этом.

Пока еще была Россия,

Он был приятель папы Пия,

Был в Австро-Венгрии кронпринцем,

И жил у Габсбургов под Линцем,

И был на ты он с Карлом Мором,

С Рабиндранатом и Тагором;

А с королевой Вильгельминой

Он говорил с шутливой миной.

Ему сам Блок писал сонеты,

Он крестный папа Гарбо Греты

И он в угоду этой даме

Два дня сидел в воздушной яме!

Он десять раз весь свет объездил,

Он на медведе белом ездил

На дирижабле и верблюде,

Он был в Клондайке, Холивуде,

Стокгольме, Чили, Тель-Авиве,

Он поклонился Браме, Шиве.

И возле города Манилы

Его раз съели крокодилы,

А после дружеской беседы

Им закусили людоеды.

Волками сожранный в Канаде

Воскрес на кладбище в Белграде,

А из пустыни жаркой Гоби

Он для продажи вывез Хобби

И занесен в словарь Брокгауза...

Он — доктор и гонорис кауза.

 

Импортно-экспортными операциями в меньших объемах занимался Иван Васильевич Зотов (1881, Москва— ?), прибывший в Югославию в 1936 г. из Стамбула. До эмиграции он  был владельцем фабрики, поставлявшей обувь в армию. В 1937 г.   открыл фирму «Экспорт-импорт» по вывозу кожи из Королевства и ввозу колониальных товаров, в основном тропических фруктов, пряностей и пр.[102]

Среди торговцев из Москвы выделяется имя Пантелеймона Васильевича Заболотского (1887—1947, Белград). По прибытии в 1920 г. из России, где он был чиновником министерства торговли, сумел устроиться в  кампанию «Russo-Serbe», которая осуществлявляла экспортно-импортные операции, развивала торгово-промышленные отношения со славянскими странами[103]. В ноябре 1924 г. фирма прекратила свое существование, но по другим данным кампания была на белградском рынке до 1927 г. В качестве пайщиков упоминаются Яков Хлытчиев, Валентин Гайдуков, Роберт Смит (англичанин), Михаил Белоусов из Парижа и Николай Залин из Берлина. В то же время Заболотский известен как один из основателей и председатель правления фирмы «Holz& Metalhandels Industry A. G.».  Вместе с Михаилом Фоминым был владельцем фирмы «GlobusHaus G. m. b. H». С 1935 г. вел финансовые дела в основном с американской фирмой «Братья Селигман». Через эту фирму был подключен к делам фирмы «Батиньоль», занимавшейся подрядами на большие строительные работы (Земунский мост, дорога Печ—Приштина  и др). Имел дела с организацией  «Trepca Mains Ltd», т. е. с рудниками в Боснии[104]. Его сын Борис (1909—?), по профессии инженер-электротехник, вел строительные дела и стоял с 1934 г. во главе строительной кампании «Стан» (Квартира), деятельность которой была короткой из-за недостатка средств[105].

Можно назвать еще одно имя — Анатолий Иванович Прицкер, человек, который стал инициатором издательства «Народна просвета» («Народное просвещение»)[106], выросшего в одно из крупнейших предприятий в Югославии.

Да, были крупные дельцы, большие капиталы,  пионерская деятельность, но особого размаха не наблюдалось. Основная масса русских, заинтересованных в торговле, устремлялась прежде всего в сферу обслуживания.

Открывались русские закусочные,  молочные, кондитерские, служившие одновременно и чайными, ночные кафе, которых Белград раньше не имел: «Казбек», «Сейм», «Русская лира» и др. В Белграде появилось диковинное блюдо — блины, поедание которых принимало массовый характер на масляной неделе: встреча — понедельник, заигрыши — вторник, лакомка — среда, широкая — четверг, тещины вечерки — пятница, золовкины посиделки — суббота, прощание, целовник, прощеный день — воскресенье. Масленица — один из любимых русским народом праздников: она и «масленица объедуха, деньгам приберуха, тридцати братьям сестра, сорока бабушкам внучка, трехматерина дочка».

И конечно, важное место отводилось традиционной рекламе. Я позволю себе привести здесь ее достойный образец, помещенный в «Новом времени».

 

К блинам

 

Всегда на масляной неделе

Блины на родине мы ели

Обычай наш уже такой

И, надо думать, недурной,

Но без закусок и вина

Не съешь, пожалуй, и блина!

Но где же русскую взять водку,

Достать шотландскую селедку.

Купить омаров и сардин, —

Как не на Косовской, 1?!

 

Чего там, право, только нету, —

Не перечислить и поэту!

Икра нежнейшая донская,

К тому ж совсем не дорогая,

Копчушки, кильки… а балык;

Проглотишь собственный язык!

Грибы, консервы и соленья,

А шпроты всем на удивленье!

Но нет! Всего не перечесть,

Что в магазине этом есть!

Пускай любитель гастроном

Сам убедится лично в том!

А я скажу вам только то,

Что говорил уже давно:

Кто знает Д р о б о т о в а, — те

Должны поверить свято мне,

Что самый лучший магазин —

Ей-ей на К о с о в с к о й, 1![107]

 

В старой Скадарлии орала русская песня. Борщ, русские каши, пирожки, блюда с грибами, селедка и другие почти неизвестные рыбы появились в ресторанах, а потом и на сербских домашних столах. Чай, который в Королевстве пили только больные, стал почти равноправным с кофе, с которого начинается день в Югославии[108].

 Русский Белград был славен и числом своих организаций. Можно назвать сформированное к концу 1931 г. Собрание инженеров-путейцев, выпускников Института инженеров путей сообщения императора Александра  I в Санкт-Петербурге. Цель традиционная — «взаимная помощь и поддержка»[109]. Возглавляли Собрание профессор Александр Андреевич Брандт до своей кончины в 1933 г., потом Илья Игнатьевич Харитонович (1878—?), один из старейших инженеров[110]. В конце 1931 г. был напечатан список выпускников, которые жили за границей. Он содержит имена 133 инженеров (27 проживали в Белграде) и далеко не полон[111]. 125-летие Института отпраздновали в 1935 г. в Белграде выпуском сборника соответственных празднику стихов Бориса Велихова, а также в ресторанах Белграда[112].

Организации росли как грибы после дождя и  количество «вождей», как шутили в Белграде, превышало численность русских  в столице Королевства. Когда сформировался Русский трудовой христианский союз, то его, смеясь, называли «сто первой организацией»[113]. И каждая из них старалась организовать «вечера» для своих членов. Выбор, куда пойти , был велик.

В свободное время можно было и почитать книжку. Кому-то она позволяла окунуться в мир любви, другому — напоминала о величии России, неразменной и неуничтожимой, третьему давала возможность позлобствовать на тему о виновниках крушения Российской империи. Каждая имела свою толпу героев — классических и не очень. И читатель выбирал свою «толпу». Одному нравился Достоевский, иному Поль де Кок, а совсем «ушедшему из времени» —  Плутарх.  Ну, разумеется, первенствующее значение имела рефлектирующая классика вместе с черносотенной литературой. И конечно, не каждый имел у себя дома библиотеку.

О таких «бедолагах» заботились и книжные торговцы, и различные организации. К началу 1922 г. в Белграде вновь был открыт книжный магазин «Возрождение» И. Строганова[114]. В феврале 1922 г. Общество по распространению русской национальной и патриотической литературы открыло при материальной поддержке Белградской колонии бесплатную библиотеку новейших книг и изданий. Помещалась она в канцелярии колонии[115]. Книжный фонд Белградской библиотеки Всероссийского союза городов (ул. Милоша Поцерца, 23) к 1922 г. превышал две  тысячи книг на русском и иностранных языках. Для колоний был льготный абонемент[116].

К 1921 г. в Белграде были известны такие книжные магазины, как  «Русская мысль» (ул. Пуанкаре, 20) с рассылкой газет и книг, Всеславянский книжный магазин (ул. Пуанкаре, 36), розничный магазин Русского товарищества книжной торговли под фирмой «Славянская взаимность» (Теразия, 10). Для завсегдатаев ресторана Завалишина в Белграде в 1922 г. был открыт киоск, где можно было после обильной еды купить для «умствования» книги и газеты. Там  имелась и библиотека, принадлежавшая издательству бр. Грузинцевых[117].

Религиозная литература была широко представлена в библиотеке при просветительном отделе Общества попечения о духовных нуждах русских в Королевстве СХС[118].

Конечно, Белград был центром различных военных союзов, объединений, обществ и, разумеется,  Русская военная библиотека (ул. Короля Милана, 62) была одной из самых больших. С 10 августа 1921 г. по 10 августа 1922 г. в ней насчитывалось 3 350 библиотечных и 242 частных книг. Получали 67 газет и журналов из Франции, Чехословакии, Германии, Болгарии, Бизерты. За год библиотекой пользовались 2 500 человек. Брали на дом 1 129 человек. Ее специалисты оказывали военно-научную помощь,  собирали литературу по «минувшей войне и текущей Смуте». Плата за пользование была символической: на дом — 5 динаров в месяц,  в библиотеке — 50 пар в день[119].

Имелась и  техническая библиотека при Союзе инженеров в Королевстве сербов, хорватов и словенцев[120]. Она была открыта в  октябре 1922 г. Однако богатой библиотеки не получилось: не было достаточно денег для их закупки. В 1925 г. она имела всего 66 книг. В 1929 г. была передана в Русскую публичную библиотеку в Белграде [121]. Но довольно быстро русские инженеры переменили решение и вернули книги «под свое крыло», решив быть «хозяевами» своих книг, а не «просителями». Лишь после постройки Русского дома библиотека — уже окончательно — переехала туда[122].

В его стенах размещалась и великолепная Русская библиотека с изумительной коллекцией дореволюционной литературы и ценнейшим собранием книг, изданных во всех странах русского рассеяния. Не забывать Россию, помнить ее, гордиться ее историей, литературой помогали эти книги. Русская Публичная библиотека «выросла» из библиотеки, основанной в 1920 г. представительством Всероссийского союза городов в Королевстве СХС. И первый «вклад» в это благородное дело внесла сербка, пожертвовав сто русских книг. В 1928 г. библиотека насчитывала уже 20 тыс. книг. Потом на помощь пришел Русский культурный комитет и к 1933 г. в реорганизованной библиотеке на полках стояло около 60 тыс. печатных изданий[123]. С течением времени, в ней уже было почти 130 тыс. томов[124]. Приблизительно полторы тысячи русских белградцев (а с членами их семейств — примерно пять тысяч человек, т. е. половина русского Белграда) пользовались сокровищами своей Публички. Имелись две читальни, одна из них — для газет и журналов[125], в том числе и советских.

После Тургеневской библиотеки в Париже, основанной задолго до революции и снабжавшейся книгами за счет правительства,  Белградская считалась самой ценной в русском зарубежье с изумительной коллекцией дореволюционной литературы: русские люди, покидая Россию, везли с собой не только  бриллианты, если таковые имелись, но и любимые книги.  Практически весь фонд библиотеки «исчез» в 1944—1949 гг.: одни книги были — к счастью —  растащены, другим повезло меньше — сданы в макулатуру, сгорели вместе с комплектами газет и журналов в топке котельной Дома во время холодов.

О тогдашнем состоянии Русского дома дают представление строки из письма настоятеля русской церкви о. Иоанна Сокаля: «Особо спешным является вопрос о русском доме в Белграде и др. зданиях, находящихся на той же территории бывшего Русского Посольства. Начиная с 17 ноября 1944 года все эти помещения стоят закрытыми без всякого надзора и заботы о них. Закрыты были они внезапно; вследствие этого поправки повреждений, полученных во время уличных боев, не были проведены, и здания эти остались незащищенными против зимних непогод. Многократные обращения к сербским властям и различным общественным организациям остались пока безуспешными. Не застекленные окна не предохраняют их от холода, снега и дождей, подземные воды заливают подвальные помещения; водопроводные трубы лопнули с первыми морозами... В таком печальном состоянии находится сейчас Русский дом... Она (библиотека. — В. К.) и теперь, после того как из нее было увезено некоторое количество книг советскими военными властями, находится в состоянии большого беспорядка...»[126]

Несколько тысяч книг «невинного характера» было подарено Обществу дружбы Югославия—СССР. Дружба была короткой, и в 1949 г. после ликвидации Общества книги были переданы белградской библиотеке, где помещены на долгие годы в запасники, в 1960-е годы были использованы как макулатура[127]. Лишь ее жалкие остатки, запрятанные в подвале Дома, в 1980-х годах попали в Москву, в Ленинку и в Историчку.

Естественно, не для всех книга была «местом отдыха». Если «старики» после работы спешили к семьям, сидели в кафанах и ресторанах за рюмкой «своей» водки, напоминавшей им о Родине, ходили по театрам и клубам и пр., то у  молодежи были свои развлечения, не требующие особых расходов: прежде всего это танцы, кино, участие в любительских спектаклях. Летом  добавлялись сезонные развлечения. Кто не мог выехать на природу, отправлялись по утрам на «Русские пляжи». Самыми известными слыли купальни на Саве —  «Ла Манш», «Дубровник» и даже страшная по своему наименованию  «Сибирь». Там не только жарили свои тела под палящим солнцем и пили разбавленное водой вино или пиво, для охлаждения «органона», но и, следуя с охотой западной моде, выбирали «мисс» своего  пляжа. В 1930 г. в «Ла Манше»  первой  была Ольга Ильяшевич, в «Сибири» —  Надежда Бородина, в купальне «Дубровник» — ученица 8 класса Наташа Турбина[128].

Для молодежи, пробующей и ищущей себя в литературе, местом встреч были своеобразные литературные собрания. Здесь можно назвать общество «Новый Арзамас», куда входили Александр Неймирок, Юрий Герцог, Николай Бабкин, Михаил Духовской, Нина Гриневич, Игорь Гребенщиков.

Одна из его участниц, Л. Алексеева, вспоминала о том чудесном времени: «Заседания наши проходили экзотически — например, сидели на полу на подушках, ели халву, запивая красным вином, и читали стихи, свои и чужие — предпочтительно Гумилева. Иногда заседания проводились в парке за городом. Было всегда очень весело и беззаботно, ведь было нам всем чуть меньше или чуть больше 20 лет»[129].

Тогда же, в 1920-х годы действовал «Книжный кружок», устраивавший, случалось, свои и совместные с музыкальным кружком имени Н.А. Римского-Корсакова вечера. Его участниками 24 мая 1927 г.  объявлялись Екатерина Таубер, Анна Храповицкая, В. Бельский, Вс. Григорович, Евг. Кискевич, Ал. Лебедев, Леонид Машковский, Юрий Сопоцько. Программа традиционна: произведения членов музыкального кружка, романсы на текст участников «Книжного кружка», чтение стихов и прозы авторов[130].

К лету 1928 г. «Книжный кружок» был переименован в Кружок поэтов имени М.Ю. Лермонтова. «Лермонтоеды» непериодически устраивали вечера-субботники. Один из них был проведен 21 июля в саду общества взаимопомощи. Центром притяжения собравшихся поэтов и многочисленных гостей  стал приехавший из Парижа И.И. Тхоржевский, читавший свои стихи и переводы[131].

Это была весьма колоритная фигура. Он окончил в свое время Санкт-Петербургский университет по кафедре государственного права. Начал службу в канцелярии совета министров, в этот период написал историю царствования Александра- Миротворца, составил проект введения всеобщего обучения. По поручению С.Ю. Витте принимал участие в редактировании основных законов Конституции 1906 г. С 1916 г. в частных банках. Член национального комитета Российского центрального объединения и Торгово-промышленного Союза и член правления Торгово-промышленного банка в Париже[132]. Деньги и поэзия, видимо, мирно уживались в нем, не мешая друг другу.

Конечно, было бы несправедливо утверждать, что «стариков» не интересовали литература и русский язык. Здесь можно назвать удивительный Союз ревнителей чистоты русского языка, основанный в 1928 г. Евгением Александровичем Елачичем. Л. Алексеева вспоминала: «Кружок был полугимназического типа, немного скучноватый, но очень добродетельный. Устраивались чтения, составлялась библиотека газетных вырезок, читались лекции, и мы ядовито ловили друг друга на употреблении ненужных иностранных слов и неправильных оборотов. Евгений Александрович был высок, худ, педантичен, вегетарианец, и держал нас всех в повиновении»[133]. Действительно, скучно… Но картина совершенно другая, если прочтешь изданную в 1937 г. памятку Союза, в котором к 1937 г. насчитывалось 110 «ревнителей»[134].

 В своем воззвании правление Союза писало: «Русский язык находится в опасности. Берегите его. Мы все должны немедленно принять ряд мер к сохранению его чистоты.

Уже более пятнадцати лет несколько миллионов русских вынуждены жить вне своей Родины рассеянными между разными приютившими их народами. За истекшие годы выросло целое поколение русских детей, родившихся на чужбине и ставших маленькими людьми среди народов, не говорящих по-русски. Местный государственный язык все русские, и большие и малые, должны знать хорошо; это язык постоянных служебных деловых общений, и для многих детей даже и язык школьного образования. И неудивительно, если постоянное вынужденное пользование данным местным языком с течением времени становится привычкою настолько, что многие взрослые начинают отвыкать от своего родного языка, ошибаются в русских словах и оборотах, вставляют в русскую речь множество иностранных слов, даже не всегда замечая это.

Неудивительно и то, что многие русские дети не научаются правильно говорить на языке своего народа, что большинство выросших на чужбине русских детей начинают думать на более близком и лучше им знакомом местном языке, что, играя между собой, русские дети говорят не по-русски, что даже те дети, которые имеют редкое счастье учиться за рубежом в русской школе, все же говорят по-русски не свободно, не без ошибок, не без обильного засорения русского языка словами и выражениями не русскими.

Миллионы русских в тяжелых условиях беженства борются за свое существование, не желая сливаться с другими народностями, твердо зная, что их дело — сохранить себя и своих детей русскими…что в счастливый день возвращения в освобожденную и возрождающуюся Родину… они должны привезти на Родину здоровых духом русских детей, а не маленьких чужестранцев.

Одним из первых условий сохранения своей национальности, конечно, является родной язык. Человек, плохо говорящий по-русски, едва ли русский; ребенок, думающий не по-русски, вероятно, уже утерян для русской культуры…»[135]  В числе предлагавшихся «ревнителями» мер были и такие:   «Чтобы подрастающее на чужбине юное поколение русских ознакомлялось с русской культурою во всех ее видах и особенно с помощью русской книги. Надо цепко держаться хорошей русской книги, великой русской художественной литературы. Детские библиотеки должны быть живым, любимым учреждением русских детей… чтобы русские журналисты… обратили большее внимание на правильность и чистоту русского языка во всем, что печатается в газетах и журналах»[136]. Так что не все так было «замшело» у «стариков».

А что они еще делали, можно задаться вопросом? Тут я назову устройство Собранием вечера «Старый русский юмор» с чтением произведений народных, Д. Фонвизина, А. Пушкина, И. Мятлева, Ал. Толстого, К. Пруткова, А. Апухтина, А. Чехова, И. Горбунова, Н. Лейкина и др. Одновременно при входе принимали добровольные пожертвования в пользу известного только знатокам Комитета «БЕЛОЙ РОМАШКИ» (борьба с туберкулезом)[137], для которого в свое время трудился цесаревич Алексей.

 Была и своя  «Литературная среда», собиравшаяся по средам в одной из аудиторий Народного университета им. И. Коларца. «Председательствовал, — писала непременная участница всех литературных обществ Л. Алексеева, —  милый старенький вечный эмигрант, т. е. еще с царских времен, Карл Романович Кочаровский. Весь состав “Нового Арзамаса” посещал и собрания “Среды”, но, кроме нас, там бывали поэты и писатели постарше, и некоторые даже — о верх мечтаний — печатавшиеся в “Современных Записках”, как Илья Голенищев-Кутузов, Екатерина Таубер и наш прозаик Михаил Иванников. Бывали у нас В. Гальский (издан сейчас в России. — В. К.), К. Халафов, еще супруги Петровы, Игнат Побегайло, Павел Крат, Михаил Погодин и кое-кто из “сочувствующих”. Этот кружок издал тоненький альманах “Литературная среда”, который так и остался номером первым. Мэтром нашим был Голенищев-Кутузов, к его мнению все почтительно прислушивались, — был он как-то культурнее остальных, но очень себе на уме»[138].

К литературному обществу можно причислить,  нестрого говоря, такую профессиональную организацию, как Союз русских писателей и журналистов в Югославии. «Самой колоритной фигурой был, — по словам Л. Алексеевой, —  Петр Бернгардович Струве, с его пышной седой бородой, будто бы окунувшийся в нее и дремлющий в кресле с полузакрытыми глазами, но не пропускающий ни слова из того, что говорится или читается, и производящий затем логический разгром бедного оратора. Бывал на собраниях и В.В. Шульгин. Помню один случай, когда при нем Голенищев-Кутузов прочел сильно просоветские стихи — и В. В. вскочил, весь красный, что-то нелестное крикнул Гол.-Кутузову и выбежал, хлопнув дверью. Был в Союзе и Евгений Михайлович Кискевич, горбатый поэт, всей душой преданный литературе»[139]. Владимир Львович Гальский посвятил ему такие стихи:

 

Он с хозяином был странно сходен;

Холоден, нескладен и высок.

Для обычной жизни непригоден,

Невеселый этот чердачок!

 

Виршей свежевыпущенных стопки,

Бюст, покорно ставший в уголок.

В тщательно заклеенной коробке

Порыжелый венский котелок.

 

Бедность здесь была уже не гостья,

Прочно полюбивши этот дом,

Чопорный, весь черный, с вечной тростью,

Он доволен был своим жильем.

 

По дрожащим деревянным сходням

Вечерами брел на свой чердак,

Труд нелепый кончив на сегодня,

Литератор, критик и чудак.

 

Чтобы здесь в глухом уединеньи

Он. Горбатый мистик и поэт,

Претворил неясные виденья

В тщательно отточенный сонет[140].

 

О Кискевиче, одном из самых лучших поэтов русского Белграда, напечатавшем в 1940 г. «Стихи о погоде. Пьесы 1930—1940 г.г.», Таубер говорила: «Мне неизвестно слово, которое бы лучше всего характеризовало поэта и человека. Достоинство. Оно было во всем: в черном, до последней пуговицы застегнутом потертом пальто, в манере рукопожатия, в выспреннем чтении стихов». В 1945 г. стал жертвой коммунистического террора. Его рукой в камере тюрьмы на Баньици написано: «Кажется нас ведут на расстрел — Кискевич»[141]. Это ему принадлежат точеные строки об эмигрантском быте:

                     Nature morte:

Угол желтеньких стен. На латунном болте

Галстук, воротничек, пожилой, но крахмальный,

Полинялый флажок, дань скупая мечте,

Да обрывок фаты (котильонной, венчальной?)

 

А у притолки слон, сувенирчик соседки,

Одинокая книга, записка на самом краю,

И пучок иммортелей слишком яркой расцветки.

О, прикрытая бедность, тебя ль благодарно пою?[142]

 

 Можно было пойти и в Русско-Сербский клуб, основанный еще в 1902 г. при поддержке  Н. Пашича, С. Груича, Р. Миловановича, а также митрополита Иннокентия,  «в целях ознакомления сербских кругов с русской культурой и для духовного сближения с русским народом». Помещался он в доме Страхового общества «Россия». В клубе была великолепная библиотека русских классиков, действовали курсы русского языка. Вечера в Клубе имели огромный успех и посещались королевской семьей. Разрушенный в годы Первой мировой войны, он был восстановлен в 1932 г. и открыт с благословения Патриарха Варнавы.  Председателем Клуба и его душой стал генерал «от геодезии» Стефан Бошкович, а его заместителем — первый адъютант короля генерал Никола Христич. Почетными председателями  были президент Сербской Академии нук и икусств Александр Белич и глава русской дипломатической делегации в Белграде Василий Николаевич Штрандман[143]. С 1937 г. там были открыты курсы  сербского языка[144].

Конечно, Белград это не вавилонский Харбин, где было больше праздников, чем рабочих дней. Но дело не в количестве, а в традиции, а она блюлась ревностно русскими людьми, любившими  «гульнуть» широко, с размахом. В «Новом времени» можно было прочесть такую рекламу: «Зал “Академии Наук” в Белграде. Белградское русское Художественно Драматическое общество. 19 января 1929 г. БАЛ-МАСКАРАД под названием НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО В ДИКАНЬКЕ по сюжету и тексту Н. Гоголя, в переработке и постановке известного Американского режиссера В. ЯЦЫНА, прибывшего в Белград из Холливуда за баснословный гонорар, гарантированный Драматическим Обществом из Займа Земского Союза. В фильме принимают участие маститые и фотогеничные Члены Б. Р. Х. Д. Общества и Украинского Общества “Просвита”... Колядки и песни в исполнении хора “Просвиты” под управлением Г. Красуцкого. Невиданный трюк: полет к куполу Академии — Солохи и черта на аппарате системы Русского механика самоучки. Кража месяца чертом. Влюбленные, пользуйтесь наступившей темнотой. Мужья, бдите! Катанье на салазках. Игра в снежки. Замороженная клюква. Общий гопак при участии всей публики.

ВЫБОР МИСС-БЕОГРАД

Премии, лотереи и летучая почта. Джаз-банд.

Дирижирует танцами г. Эггер.

Заботами правления общества цены в ресторане сведены к ценам станционного буфета в Миргороде…»[145]

 

И еще одно праздничное объявление: «Русская студия театрального искусства устраивает в субботу 16 марта 1929 года в театральном зале чехословацкого дома (Студеничка, 81) МАСКАРАД-МАСЛЕНИЧНЫЕ БАЛАГАНЫ Балаганы на Марсовом поле — обозрение Якуа-Муа. Режиссеры В. Вячеславский и Г. Якуб-Муа. Художник В. Загороднюк. Программа: Картина I. Вали народ. Раешник зовет.  Картина III. Распроэдак, Распротак.  Картина V. А и ах-ты, а и ох-ты!.. Картина  II. Царь Максимолиан и гусар... Картина  IV. Петрушка... Картина VI. Битва русских с кабардинцами... Начало бал-маскарада 10 час. вечера»[146].

Мой хороший знакомый Дмитрий Константинович Воронец, сделавший мне много добра, когда я с семьей был в Югославии,  вспоминая свое детство, писал: «Мы дружили с несколькими русскими семьями и у меня были русские друзья. Воспитание детей в этих семьях шло в исключительно русском духе, в духе патриотизма. Дома говорили только на русском языке. В семьях заботились о знании детьми русской литературы, истории... В семье уважали все русские обычаи и праздники, моя мать регулярно ходила в церковь, а встречи с приятелями сопровождались пением русских романсов под гитару, декламацией стихов и чтением отрывков из известных литературных произведений. На Рождество Христово  устраивали елку, дарили подарки, а  Воскресение Христово праздновали с “пасхой” и “куличем”».

Атмосферу мирного быт(ия) непериодически «взрывали» то информация о раскрытых  советских шпионах, то «нехорошие истории», связанные с деятельностью как отдельных homo sapiens, так и организаций.

Здесь можно представить слово герою первой мировой войны, инвалиду, полковнику Михаилу Федоровичу Скородумову, принадлежавшему к славной плеяде правдоискателей, защитнику увечных.  В своих воспоминаниях он писал: «Когда была мною открыта афера в Союзе русских инвалидов, где инвалидные возглавители обворовали приютившее нас государство на 3 миллиона динар, никто из русских официальных возглавителей не хотел прекратить это безобразие и позор. А когда пришлось обратиться к сербам и просить их убрать от нас этих воров, то в этой борьбе мне и моему помощнику, полк. Неелову, пришлось выдержать 35 судебных процессов в ложных обвинениях, с лжесвидетелями... Наконец 9 генералов и полковников, председатели провинциальных инвалидных отделов, получавшие от инвалидных возглавителей вознаграждение по 300—500 динар, не побрезговали написать на нас тайный донос министру, что якобы мы агенты Г. П. У., работающие на разложение Союза инвалидов, с целью нас выслать из Белграда, дабы мы не могли раскрыть эту инвалидную аферу...» (Потом была публичная пощечина одному из генералов-авторов доноса и ответный удар палкой по голове. Затем оправдание генерала Русским судом чести. Сербский суд вынес иное решение, признав виновниками руководство Союза. Новый глава Союза, сербский генерал, так оценил деятельность своих предшественников: «Если бы вам дали Россию, то вы вторично бы ее погубили», добавив, что всех их «надо свести на Теразию  (площадь в центре города), полить керосином и сжечь».)[147] Было плохо и со стариками. Конечно, те же русские инженеры для помощи старым и больным своим коллегам, особенно одиноким, организовывали благотворительные вечера с концертами, танцами, лотереями, доход от которых поступал в пользу ветеранов. В 1936 г. родилась идея о постройке для них своего дома для престарелых и больных. Но сбор денег шел медленно, началась Вторая мировая война, а строительство так и не было начато. Поэтому старики по-прежнему становились обитателями малочисленных и переполненных богаделен, если им успевали там обеспечить место[148].

И, пожалуй, еще один скандал, о котором писали все русские газеты. Он случился в известном Русском доме, который представлял собой не только образовательный и научный центр русской эмиграции в Югославии, но и место проведения различных собраний, конференций, зачастую имевших политический характер. Надо напомнить, что в Сербии как и на всей территории русского рассеяния действовали различные русские военные союзы, имевшие свои отделения почти в каждой колонии. Наиболее мощной организацией являлся созданный в 1924 г. Российский общевоинский союз (РОВС), чей центр до 1927 г. находился в Белграде. Формально он был зарегистрирован в качестве гуманитарной организации для моральной и материальной поддержки военных белоэмигрантов. Фактически союз создавался для борьбы с большевиками. В идеологии РОВС важное место отводилось трудам Ивана Ильина, чье имя на слуху у каждого русофила. Русское общество с его различными организациями и структурами делилось на два ярко выраженных крупных лагеря — «пораженцев» и «оборонцев».  Первые видели возможность свержения большевизма и, соответственно, освобождения страны в интервенции. Вторые защищали тезис о том, что какая бы ни была власть, но Родину необходимо защищать. Наиболее последовательными сторонниками лозунга «Ни пяди русской земли» выступали младороссы. Политическая программа «Союза младороссов» с их коронным лозунгом «Ни белые, ни красные, но русские» представляла собой смесь монархизма с социализмом, круто замешанном на итальянском фашизме. С именем И.И. Толстого — активного деятеля в «Союзе младороссов», где он был политруком, что страшно шокировало многих эмигрантов — связана обошедшая страницы многих зарубежных изданий жесткая полемика с «пораженцами». Диспут был связан с событиями на КВЖД и угрозами СССР со стороны Японии. Собрание происходило 5 марта 1934 г. в Русском доме. Основной доклад делал бывший марксист и бывший ленинский соратник, автор программы РСДРП  П.Б. Струве, призывавший эмиграцию быть вместе с Японией. Толстой же заявлял, что эмиграция, во всяком случае молодая, не будет на стороне врагов России. Известный В.В. Шульгин предлагал залу поразмыслить о возможности ассимиляции немцев русскими, проводя параллель с норманнами. Фактически диспут получился с элементами скандала. Тогдашняя атмосфера в зале была передана в следующем стихотворении, опубликованном в журнале  «Бух!!!» в 1934 г. в № 16:

 

 

 

О ТОМ, О СЕМ...

 

Всюду скучно, всюду серо —

И глухая атмосфера, —

Но на этом темном фоне

Всяк мечтал о Наполеоне.

Есть опять изобретение —

Есть лихое ополчение.

К бою рвутся ополченцы —

И дрожат непредрешенцы —

Их вождя, что раз с китайцами

Звал сражаться целый свет

забросали просто яйцами —

(Мы узнали из газет) —

«Време» сербское прочтите —

Струве Петр, сын Бернгардов,

Был один из славных бардов,

Что сотрудничать с Араки,

Призывают паки, паки

Яйца к празднику Христа —

В том обряде красота —

Яйца падали, как град —

Петя вовсе не был рад.

       *       *       *

Разрезал воздух звук сирены —

Нам с политической арены —

К развлечению Белграда —

Было сразу два доклада —

В одном, тряхнувши бородой,

Явился Струве пред толпой

Он говорил, что русским надо

Лизать и пятки у Микадо.

Раз с желтолицею ордой —

Он завладеет и Москвой.

Я повторять всего не смею —

 Он нес такую ахинею,

Такую ересь и сумбур

Раз мы отдали Порт-Артур —

Мы отдадим Иркутск и Томск,

Якутск, Хабаровск, город Омск.

«Богата Русь вообще землей, —

Он рек, тряхнувши бородой, —

Японцы лучшие друзья —

Пусть в том порукой буду я!»

Он, переведший Маркса том,

Пришел учить нас в Русский Дом —

Считавший Ленина эстетом —

Под Императорским портретом,

Он говорил, что все попрал —

Все ж для профессора скандал,

Так ошибиться в перекраске,

Как оборотень в некой сказке.

И на него, как Божий бич,

Свалился граф Илья Ильич.

Илья Ильич был добрый малый,

Но временами просто шалый

А потому без тяжких мук —

Он младоросский политрук.

Он офицер, притом морской

И он зовется граф Толстой —

Толстого Льва последний внук —

И младоросский «политрук»

Доволен был женой, обедом,

Но не доволен славным дедом.

И в политическом угаре

Он возражал, как на базаре.

Тут поднялся и крик и гам

И вы, читатель, были там —

Такой поднялся кавардак —

Звонил Даватц и так и сяк —

Он был убогий председатель —

Вы очевидец, мой читатель;

Поднялся крик, такой кагал —

Кричал Балдович генерал —

Начальник местного отдела,

Толпа шумела и ревела.

И даже Знаменский, жандарм —

Кричал с галерки: «все  Aux Armes»,

Вопили старцы и юнцы

А национальные мальцы —

Как исступленные иудеи

Ревели дико с галереи:

«Убей его, распни, распни,

Но Струве, Боже сохрани»[149].

              

Говоря прозой, младоросс И.И. Толстой оспорил доклад П.Б. Струве и его главную мысль, что у «национальной России есть только один враг — большевизм и советская власть». Главное внимание в своем выступлении он уделил личности докладчика, его политическому прошлому. При этом он «назвал позором для дома, носящего имя императора Николая II, появление в активной роли П.Б. Струве». После этого зал настоял на удалении Толстого из зала^[150]. Второе собрание состоялось в 1936 г. на тему: с кем будет русская эмиграция в случае войны с Германией. На нем опять выступал Толстой. Цитируя «Майн Кампф», где говорилось, что немецкий меч должен дать немецкому плугу землю на Востоке, граф предупреждал об агрессивности Германии[151].

 «Бух!!!» и дальше старался «поднимать температуру» своих читателей. Натуральное возмущение у русских обывателей должны были вызывать публикуемые на его страницах такие «Задачи  для любителей математики»: «№ 1. В одном учреждении за 3 месяца на пособие инвалидам израсходовано 35 900 динар, а на содержание правления этого учреждения за тот же срок 65 000 дин. Инвалидов 200 человек, членов правления — 5. Спрашивается: по сколько получили инвалиды и по сколько члены правления, какое это учреждение и как его адрес? № 2. Некто продает неизвестное количество чужих колец, орденов, крестов и мехов, взимая 10% с суммы, передаваемой им собственнику проданного. Спрашивается: в какой срок некто станет миллионером, в какой срок он продаст эмигрантские нательные кресты, в какой срок он образует из эмигрантов союз трудящихся, а эмигранты поднесут ему звание филантропа? № 3. Некто построил театральный зал, 1 зимний сад и 1 свою квартиру. Спрашивается: в какое из указанных помещений будут положены паралитики из Панчевского госпиталя после закрытия его за прекращением отпуска средств на содержание?»[152] Обыватели, прочитав все это, могли только вздыхать. Впрочем, такие «задачи» даже в чем-то облегчали их жизнь, отвлекая на короткое время от собственных проблем. Собственно говоря, в эмиграции воровали так же, как и в России. Все было так привычно и не так грустно.

 Ходили и свои анекдоты. Один из них был связан с принятием югославского подданства некоторыми русскими, получившими прозвище «шумадийцев». Рассказывают, что однажды король Александр спросил своего премьер-министра Николу Пашича, как он относится к таким людям. Мудрый Пашич якобы ответил: «Порядочные — не примут, а сволочи своей у нас и так достаточно!» Этот исторический «виц» (анекдот) достаточно ярко рисует отношение русских к своим собратьям по изгнанию. Правда, эта неприязнь не распространялась на тех, кто принял подданство, чтобы не потерять службы, когда вышел соответствующий закон[153].

В условиях эмиграции  обывателями становилась и знать. Строя свою жизнь в столице Королевства СХС, она нередко все же стремилась обустроить ее по старым обычаям, сделать Белград   «Петербургом или Москвой», на худой конец каким-нибудь «Саратовом» или «Самарой», хотя бы на уровне своего быта, досуга.  В такой ситуации, как писал острослов А. Селитренников в «Новом времени» в 1924 г. (№ 814), некоторым дамам было тяжеловато держать свой «Петербург» на высоте: мыть полы, обметать стены, стирать занавесочки на окнах и печь пироги для своих посетителей. И … «принимать визитеров в небрежной позе, в плетеном кресле возле примуса», задавая «вечно-светские» вопросы, как когда-то в столице Русской империи: «Бываете ли в опере? Что поделываете, князь? Где думаете провести лето»? [154]

Александр Николаевич Неймирок написал об этом белградском Петербурге иль Москве, иль Саратове грустные строфы:

 

Так жить… Так жить, обманывая годы,

По вечерам, прихлебывая чай,

Под тяжестью изношенной свободы

Друзей поругивая невзначай,

 

И толковать о Ламартине, Прусте,

И руки нежно целовать… Потом

Мечтать о море, о девичьей грусти,

Затягиваясь скверным табаком,

 

Скорбеть о прахе дедовских усадеб,

Гвардейских шпор воображая звон,

Вести учет чужих рождений, свадеб,

Дней Ангела, крестин и похорон.

 

Так жить… Так жить миражным мертвым светом

Средь вымыслов неистовых химер…

Спешить пешком с копеечным букетом

На именины к выцветшей belle-soeur.

 

Затянутым в тугой потертый смокинг

В июльскую полдневную жару…

Писать в альбом апухтинские строки,

Разыгрывать любовную игру…

 

Так жить… Так жить, затерянным в лукошке,

Где призраком быть жизнью суждено.

И смерть придет. Тоскливой драной кошкой,

Мяукнет, и царапнется в окно[155].

 

И конечно, нельзя не затронуть «разговоров» о возвращении домой, на Родину. Их было много: и дома, и на улице, и в прессе, и на днях рождения, на юбилеях, и на поминках. Возвращение домой — это обретение себя в вечно живом «Вишневом саду», который не просто срубить и уничтожить. Россия пережила и татар, и поляков и нашествие двунадесяти языков, переживет и большевиков, уверяли себя и других гг. белградцы из России.

А покамест, можно было даже посмеяться над будущим позором большевиков. В упоминавшемся «Бухе!!!» обыгрывалась атмосфера в мире через 10 лет, т. е. в 1942 г. Читателям сообщалось, что  «Париж не мыслим теперь без русских эмигрантов, икры, Толстого и балалаек. Не так давно уехала старая эмиграция, а новая уже устроилась и жизнь течет по прежнему руслу.

Сталин и Орджоникидзе открыли на Монмартре ресторан «Кунак». Дела идут довольно бойко.

Коллонтай открыла веселое заведение, но полиция его закрыла за частые скандалы.

Бывшие члены ГПУ служат на городской скотобойне. Их ценят как хороших и добросовестных работников»[156].

Юмор был довольно плоский, рассчитанный на невзыскательный вкус. Скажу, что он не столько веселил, сколько поднимал настроение надежды на очередное  «скорое» возвращение домой.

Для многих оно связывалось в 1930-х годах с Японией. Тогда, в  1934 г. в Белграде гостил генерал Антон Деникин, выступивший в столице с тремя лекциями, из которых наибольший интерес вызвала последняя «Международное положение России и эмиграция». Вопреки ожиданию многих, генерал резко высказался протих тех, кто в японцах видел союзников в деле восстановления национальной России.  Он подчеркивал, что ошибаются те политики, которые говорят, «что японцам не нужны сибирские просторы, так как они из-за климатических условий в Сибири не могут ее колонизовать. Этот аргумент смешон. Мы знаем, что они не могут колонизовать Сибирь», но они стремятся «завладеть этими территориями и эксплуатировать их». И дальше: «Никакие русские японцам не нужны»; «Обещания, которые дают некоторым русским эмигрантам не стоят ничего…»; «Эти русские эмигранты только орудие в японских руках»[157].  Я полагаю, что русские тоже себя мыслили в виде временных союзников в деле освобождения России. Как выражался один из русских: «Хоть с чертом, но против большевиков». А «чертей» всегда хватает для России.

Начавшаяся Вторая мировая война только подтверждала эти надежды. Одни связывали их с Гитлером, другие с победой русского оружия. Само быт(ие) в условиях войны, когда Югославия с апреля 1941 г. была захвачена и разделена,  становилось нелегким. Все менялось: гостиница «Москва» переменила название на «Сербию», на уличных столбах можно было увидеть тела повешенных, раскачиваемых ветром. Особенно тяжело было одиноким: голод и холод вели их быстро в могилы. Их жертвой стала и Елизавета Глуховцева, в 1920-е годы бежавшая из Советской России, сотрудница белградского «Нового времени».

Кто-то уходил в партизаны к Тито, как поэт Алексей Петрович Дураков, погибший в 1944 г., защищая отход своего батальона пулеметным огнем. Кто-то вступал в Русский корпус и тем самым обеспечивал своей семье паек, что было немаловажно, помимо всех политических моментов. Кто-то сотрудничал с немцами, видя в них освободителей России от большевизма. А кто-то поступал наоборот. Так, будущий профессор Московского государственного университета граф И.И. Толстой бросил работу, как только фирма, где он трудился, перешла в немецкие руки. Оставшись без средств существования, стал сапожничать. Были и другие: те, которые становились членами созданного в 1941 г. Союза советских патриотов (ССП). Например, А.Г. Логунов в мае 1944 г., выйдя на связь с антифашистской группой, занимался печатанием прокламаций, сбором санитарных материалов, участвовал в переправке групп в партизаны, к Тито. Е.К. Лобачева укрывала военнопленных, бежавших из немецких лагерей[158].  Союз советских патриотов с течением времени расширил свою деятельность, выйдя из границ Белграда. По некоторым данным имел около 120 членов, многие из которых погибли в концлагерях. Были и те, кто ушел в партизаны и погиб, сражаясь с врагами.  Между сторонниками ССП находились и русские инженеры. Известны имена Бориса Петровича Дубовина-Заболотского, Коровина, Анатолия Новохотного[159]. Например, выпускник технического факультета Белградского университета Владимир Смирнов (1899, Ташкент—?) в 1942 г. вступил в члены Коммунистической партии Югославии. В годы войны был начальником технического отделения Верховного штаба Народно-освободительной армии. Отмечен многими наградами.  Войну завершил в звании генерала[160].

Упомяну еще одно знакомое имя — Петр Бернгардович Струве, но в ином совершенно ракурсе. В годы войны он жил в разрушенной бомбардировкой квартире (ул. Милашева, 11) без отопления и света и не скрывал своей убежденности в победе русских. Поэт Владимир Львович Гальский, встречавшийся с ним в Рождественские праздники 1942 г., посвятил ему стихотворение:

 

Ты в памяти моей таким остался,

Завернутым в шотландский старый плед,

Когда твой голос гордо возвышался

Над грохотом бессмысленных побед.

 

Стальная двигалась на Русь лавина,

А ей навстречу русский плыл мороз.

Меня, из оснеженного Берлина,

Принес заледенелый паровоз.

 

И город юности, почти забытый,

Под саваном рождественских снегов,

Меня встречал поруганным, разбитым,

Придавленным под каблуком врагов;

 

Но в холоде нетопленной квартиры,

В тот страшный год бесчисленных могил,

Ты так высоко говорил о мире,

Так вдохновенно Божий мир любил.

 

И стало мне невыносимо стыдно

За мой костюм, за мой «приличный» вид,

Но стало в этот вечер очевидно,

Что враг моей страны не победит.

 

Благодарю тебя, Великий Старец,

За эту и за много прежних встреч,

От юности до старости скиталец,

Всегда несущий вышней правды меч[161].

 

Вера в победу русского оружия диктовала в 1942 г. Александру Николаевичу Неймироку такие строки:

Кем послан ты? Дьяволом иль Богом?

Не все ль равно? Как ураганный смерч

По нашим разухабистым дорогам

Пронесший истребление и смерть.

 

Ты сгинешь и развеешься в сугробах,

И радость отомщенья затая,

Чудовищным и необъятным гробом

Вдруг обернется Родина моя.

 

Так смейся же теперь оскалом волчьим,

Ломай, грызи железо мертвых склеп.

Стой во главе своих позорных полчищ,

Корми их песнями про сытный русский хлеб.

 

Веди их дальше в степи, тундры, топи,

Еще бессмысленнее, и лютее

Чтобы потом, по всей твоей Европе

Не смолкли плачи бледных матерей.

А мы? Переболеем, переможем,

Перегрустим… И из веков в века

На Запад и Восток издалека

Поведаем о тихой правде Божьей[162].

 

Но «правду» всегда подправляли сами люди. В Белград пришло освобождение, а вместе с ним и новые правила. Стоит подчеркнуть, что не все русские люди собирались бежать перед советскими солдатами, надеясь увидеть в них черты «суворовских чудо-богатырей», освобождавших Европу. Победы советского оружия ассоциировались у многих с русским именем, рождая гордость за Россию. Они не желали замечать ни арестов, ни «исчезновений» некоторых своих знакомых после вхождения в города Красной Армии. Проблемы ответственности, выбора тогда зачастую решались просто: здесь победитель, там побежденный. «Историю, — как подчеркивал в своих мемуарах Алексей А. Заварин, — пишут победители, и они дают окраску всем происшедшим событиям. Они творят злодеев и героев, и рисуют историю по своей идеологии, своему мировоззрению и даже по своим привычкам... ваш противник изображается в абсолютно отрицательном виде, т. е. в виде некоего демона — олицетворения зла. Все силы пропаганды употребляются, чтобы полностью очернить вашего оппонента. Так политический противник оказывается и вором, и развратником, и массовым убийцей, и беспринципным оппортунистом и т. д. Придумываются новые и новые эпитеты, которые возводятся в «общепризнанные» качества злодеев, и ими окрашивается ваш противник... К несчастью, как результат такого подхода — повреждается и страдает истина. Те, кто употребляет этот способ, очень часто вредят самим себе и попадают в рабство своих собственных фантазий и иллюзий»[163].

Но это все «философия», а правда была такова: у тех,  которые до войны получили югославское гражданство, оно было отнято. В июне 1945 г. власть приняла решение, с тем чтобы все русские без учета гражданства должны были в определенный срок  подать просьбы о получении особых «временных удостоверений». За просителей морально, материально и уголовно должны были поручаться два «наших гражданина», т. е. коренных жителей Югославии. «Некоторое время спустя новые власти большое количество лиц без гражданства принудили принять советские паспорта в договоре с советскими властями. Два-три года спустя после ссоры со «старшим братом» большое число было депортировано как раз из-за советских паспортов счастливые — на Запад, в лагерь Триест, несчастные — в Румынию, Болгарию, Венгрию. Выбора не было». В некоторых случаях  семьи разлучались. Редко кому дозволялось урегулировать все дела. «В большинстве случаев на депортацию  давалось семь дней. Некоторых пощадили — они должны были вернуть советские паспорта в советское посольство  с сопроводительным письмом, в котором отрекались от совгражданства с омерзением. Некоторые русские белградцы колебались даже ходить в русскую церковь»[164]. Случалось, было достаточно заговорить на улице на русском, чтобы попасть в лагерь на Голи оток (Голый остров). Организовывались многочисленные процессы над «советскими шпионами-белоэмигрантами». Но и в такое непростое время было место героизму. Так, 18-летний художник Игорь Васильев после долгих размышлений отказался от предложения югославских органов госбезопасности шпионить за приятелями своих родителей, что ему стоило трех лет тюрьмы с принудительным трудом[165].

Русский Белград редел: одни переселялись в другие страны, а кто-то — в мир иной. О том времени есть стихотворение Екатерины Таубер.

 

1950-й год

 

Безмолвно гасли старики, —

Для них изгнание кончалось

Тридцатилетнее… Руки

Рука нездешняя касалась,

А берег близился родной

Не так, как думали — иначе!

И вечный отдых ледяной

Был и наградой и удачей.

Они свершили. Сберегли,

(Как выходцы с иной планеты.)

Все лучшее своей земли,

Чему не будет уж ответа…

 

А мы — их дети? Целый мир

И родина нам и чужбина.

Мы всюду дома… Все — Сибирь!

Все каторга и паутина!

Минувшее — для стариков…

Грядущее — для тех, для новых…

 

Нет ни пристанища, ни крова

Меж двух враждующих веков![166]

 

И еще одно стихотворение не поэтессы, а усталой русской женщины Ии Александровны Щепкиной,  матери А. А. Заварина:

 

           Когда сердце устанет от напрасной печали,

           Когда душу отравит горький яд сожаленья,

           Когда звезды померкли, струны все отзвучали,

           Все мы ищем, все жаждем хоть минуту забвенья.

 

           Никому нет упрека, никому осужденья,

           Наша юность промчалась в годы зла и насилья.

           Нам в былом нет отрады, впереди утешенья;

           Всех нас жизнь обманула, оборвала нам крылья.

 

           Так бредем мы устало, и ничто нам не светит,

           По горам и по долам, чрез болота и реки,

           Пока всадник суровый на пути нас не встретит

            И в холодном объятье даст забвенье навеки.

 

            И  чрезвычайно трудно рассуждать о правоте тех, кто вернулся на Родину, или уехал на Запад.  Для семьи И. И. Толстого, сын которого будущий академик РАН Никита Толстой воевал в Красной Армии,  Советская Россия не стала тюремной территорией. Для других русских белградцев Родина выступила в роли конвойного.

           Третьи, «попробовав» советскую жизнь, старались вернуться в прежние страны «русского рассеяния». И тем не менее все они в своей массе продолжали и продолжают считать себя русскими, стараясь сберечь Россию в памяти  теперь уже своих внуков.

 Один из тех, кто стал жить вне границ Советского Союза, писал: «Россия всегда жила в моей душе. Был ли я еще дошкольным мальчиком, или в сербской школе, в рабочих лагерях в Германии, под бомбардировками в Берлине, или в тюрьме в Загребе, в Хорватии, в беженских ли лагерях, или на Корейском фронте в американской армии, в военном лазарете, или в Берклейском университете, читал ли я научный доклад в Вашингтоне, или отдыхал около Тихого океана в Мексике — Россия всегда была со мной»[167]. 

                                      *              *              *

В декабре 2005 г. я был снова в родном Белграде, который не забыл меня и по- прежнему, надеюсь, любит. Походил немного по старым местам. Прогулялся по кнез Михайловой, побывал на Калемегдане, вновь увидел с его вершины Дунай и Саву, синеющие в сумерках очертания нового Белграда.  В русской церкви Св. Троицы на утренней службе человек 20 и уже это радует, как и то, что белградцы по-прежнему относятся очень хорошо к русскому человеку. Русский Белград почти исчез и что мне до вас — его мостовые? Но по ним спешили те, кто сохранил свое русское имя на чужбине, кто отдал свои силы и талант городу, давшему им возможность жить и творить, кто родился и умер, так и не увидев Родины. И закончить хочу строчками стихотворения Екатерины Таубер:

 

Твой чекан, былая Россия,

Нам тобою в награду дан.

Мы — не ветви твои сухие,

Мы — дички для заморских стран.

 

Искалеченных пересадили,

А иное пошло на слом.

Но среди чужеземной пыли —

В каждой почке тебя несем.

 

Пусть нас горсточка только будет,

Пусть загадка мы тут для всех —

Вечность верных щадит, не судит

За святого упорства грех[168].