МИР ЖИВОПИСИ

 

Серыми птицами дни улетают

Один за другим

Что же взамен они мне оставляют?

Сумрак и дым.

 

Дымным туманом одета столица

По вечерам

Плачь, заключенная в клетку синица,

Песня стара.

 

Струнка дрожащая, слово забытое,            

Тайная страсть…

Как мне назвать, что томит, неизбытое,

И не пропасть…

 

                 Ольга К.

 

 

 

Спасали работа, творчество, судорожно зажатая кисть,  резец,  карандаш…

 

 

Справка

 

 Первая художественная студия ведет свой отсчет с  Галлиполи. Там  в «армянской лачуге» работала «художественная студия 1-го Армейского корпуса», которая потом возродилась в Белграде в 1922 г. как  «Студия русских художников» в стенах Русского офицерского собрания.

В 1928 г. эта группа организовала первую русскую художественную выставку, открывшуюся 3 мая в павильоне Офицерского собрания Югославянских армии и флота при помощи друга русских художников шефа кабинета военного министерства  полковника С. Тодоровича. В ней участвовало 28 русских художников, скульпторов, архитекторов, выставивших около 300 работ.

Тогда же было решено основать «Общество русских художников в Югославии», начавшее отсчет своей деятельности с 12 июня 1928 г. В сентябре того же года в связи с конгрессом русских ученых, писателей и журналистов в Белграде была «устроена небольшая выставка» под названием «Югославия в изображении русских художников»^[1]. Потом русские художники, скульпторы, мастера прикладного искусства организовали свою группу К.Р.У.Г. в составе: А. Быковский, А. Вербицкий, В. Жедринский, В. Загороднюк, Л. Ковалевская-Рыкк, В. Лукомский, В. Предаевич, И. Рыкк[2].

В апреле 1930 г. они открыли свою первую выставку, в марте 1931 г.  устроили вторую^[3].

 

*                   *                   *

 

Белград вобрал в себя немногих художников-профессионалов, большинство предпочло Париж — столицу мирового искусства. Может быть это было и естественно, иначе главный город Королевства «лопнул» бы от переизбытка тех же живописцев, ссорящихся из-за клиентуры. И кого же можно назвать из «академиков» и любителей? 

Вначале несколько имен и  судеб.

Академик живописи Степан Федорович Колесников (11. 07. 1879, Андреанополь, Екатеринославская губ.—1955, Белград).Этот крестьянский сын получил первые уроки живописи у мастеров-иконописцев. Потом были годы учебы в художественной школе в Одессе у Г. Л. Ладыженского и К. К. Костанди (по др. данным: у А. А. Попова[4]), в Петербурге в императорской Академии художеств  у  И. Репина (1903—1909 гг.). Последовали первые награды на родине и за рубежом.

 Были путешествия по Европе и Туркестану.

Стал членом парижского международного художественного общества «Леонардо да Винчи».

В 1912 г. С. Ф. Колесников организовал свою экспедицию в Азию, Туркестан и Монголию для художественных, этнографических и археологических целей. После двух лет работы вернулся в Петербург, привезя богатейший материал, и организовал две огромные по количеству выставленных полотен выставки в обеих столицах. Большинство картин распродано по музеям и частным коллекциям. Любители высокого искусства, не обладавшие достаточными средствами, могли довольствоваться репродукциями в расходившейся по всей России «Ниве».

В 1914 г.он стал академиком живописи.

  На его картинах нашла свое отражение и Великая война.

 С 1920 г. в Королевстве. И здесь Колесников быстро снискал известность, вошел в моду. В январе 1922 г.  белградцы уже смогли посетить выставку картин Колесникова. Там экспонировались полотна под незатейливыми названиями как «Село Всехсвятское», «Базарный день на Волге», «Разлив», «Помидоры», «Тает снег». Выставлялись и  портреты, например г-жи Юреневой. На обозрение публике были представлены и картины иного характера: «Тайная Вечеря»,  полотна с изображениями святых в полный рост для церкви в Летнаваце (арх. Андросов), в 80 км от Белграда. Особенно отмечалось прессой изображение Св. Николая Чудотворца. Ко времени открытия выставки он написал в Сербии около 100 картин и 20 уже успел продать во время ее работы[5]. Не могла не пользоваться популярностью у недавних жителей России и у строящих свою Великую Сербию белградцев трехчастная картина:  на левой стороне Россия под большевиками,  на правой — цветущее Королевство сербов, хорватов и словенцев,  в центре — будущее воскресение славянства. В ноябре 1925 г. состоялась удостоенная посещения королевской четой очередная выставка Колесникова, разножанрового характера. Здесь и картины, сюжеты которых связаны с недавним боевым прошлым сербов, такие как полотно «За отечество на Каймак-Чалане», с их безыскусной жизнью и красотой природы — «На дороге Сараево — Мостар», «У Прилепа», «Осень около Лукова» (близ Заечара). Были представлены и среднеазиатские  воспоминания: «Тигр в горах Тяншана», «Туркестанские сарты», «В Туркестане». Непременными были и картины посвященные ушедшей России:  «Соперницы» — сцена из малороссийской жизни,  «Водяная мельница», «Утром», «Рыбак», «Курская губерния», «В Виленской губернии», «У церковной ограды»[6].

За его полотна боролись все лучшие белградские дома. Цена на его картины подскочила еще выше, когда он расписал потолок — композиция «Богиня Талия на квадриге» —  в обновленном Народном театре. Стал белградским Марком Шагалом, которому Париж оказал честь сделать то же самое[7].

 Картины плодовитого художника украшали  дворец короля, столичный отель «Палас», радовали пациентов Городской больницы,  он был творцом  художественных композиций в Экспортном банке. Будучи модным художником, имел обширную клиентуру, вкладывавшую деньги в «картинную недвижимость». На его полотнах были не только русские традиционные мотивы с церквами, но и сербские пейзажи, сербские святые, зарисовки балканской природы.

Многие его картины «разлетелись» по свету, что-то осталось и для Белграда нынешнего XXI в. И познакомиться с творчеством Колесникова сейчас очень просто, достаточно поднять глаза к потолку  в Народном театре…

 Елена Андреевна Билимович (28. 10. 1878, Воронеж—08. 07. 1974, Белград), человек счастливой и горькой судьбы. Она родилась в семье  учителя математики реальной гимназии Андрея Киселева, автора знаменитого учебника по математике, и его супруги Марии Эдуардовны (в девичестве — Шульц). В 1890 г. девочка пошла в гимназию сразу во второй класс, закончив ее с золотой медалью. В 1897 г. уезжает в Санкт-Петербург и поступает на математическое отделение Бестужевских курсов. Потом она подхватила тиф и врачи запретили умственные занятия. С математикой было покончено. Тогда появилась новая страсть — живопись. Осенью 1898 г. была принята в императорскую Академию художеств. Завершила обучение в 1907 г. по классу Ильи Репина.  В 1908 г. поехала в Париж на стажировку.

Веселая и свободно-любовная Лютеция стоила ей мужа   (Николай Черный-Перевертанный), женившегося на некоей русской балерине, но дружба осталась.

После двух лет Е. А. Билимович вернулась в Россию. Продолжила рисовать в традиции «передвижников» и  «мирискусников».

В годы германской войны прибыла в Одессу, встретила известного математика житомирца Антона Дмитриевича Бич-Билина Билимовича, с которым связала свою жизнь. В 1920 г. они с сыном покидают Одессу и приезжают в Сербию.

Чувство благодарности за гостеприимство и симпатии к братьям сербам отразилось  в рисунке  Киселевой.  На фоне панорамы Белграда молодой смуглый сербский крестьянин с крючковатым носом в народной одежде сердечно протягивает руку русскому, к которому прильнула белокурая девочка с косичками. 

4 сентября 1923 г. после развода с первым мужем, она венчалась и взяла второй фамилией фамилию мужа, став Киселевой-Билимович. А 25 сентября священник Петр Беловидов и дьякон Владислав Неклюдов крестили их сына.

Оставалось время и для любимой живописи, участия в выставках с картинами «Портрет госпожи Ковалевской», «Портрет поэтессы Журавской», «Портрет Петра Струве» и пр. Занималась и иконописью: упомяну «нестеровский лик» Иисуса Христа на фоне русского пейзажа.

И все же больше сведений о светской живописи. Так, я нашел отзыв из «Нового времени» о работах Елены Киселевой-Билимович, экспонированных  в мае 1928 г. на выставке объединенных русских художников:

«Очаровательны ”Крестьянские девушки“ Киселевой. Русский Север смотрит с картины во всей свежести своего колорита. Сидят на скамье в ряд деревенские красавицы в красных юбках, и у каждой — свое лицо и движение. Что-то “малявинское”, но смягченные, умиротворенные и выписанные».

Казалось, жизнь только будет радовать. Сын женился. Можно было больше времени отдавать живописи, но вмешалась начавшаяся Вторая мировая война. Пришло время страданий.  Сын Арсений и его жена в 1942 г. были уведены в Германию.

Вернувшись в 1944 г., Арсений тяжело заболел и ушел из жизни. Мать решила тогда проститься со своей радостью, бросив живопись. Последним рисунком был «Син на одору» («Сын на одре»), который до своей кончины держала у себя в комнате. Во время кремации был сожжен и этот последний рисунок.

Муж умер в 1970 г.

 Сама, осудив себя на вечное молчание, находя утеху в саду с розами, ушла из жизни через несколько лет, завещав свои картины родному Воронежу[8].

Можно вспомнить и иконописцев, украшавших выстроенный в 1924 г. русский храм Св. Троицы (в новом храме была помещена чудотворная икона Курской Коренной Божией Матери). Первые иконы писал князь Михаил Сергеевич Путятин. Потом — много позже — будущий архиепископ Антоний (Андрей Георгиевич Бартошевич; 1910, Санкт-Петербург — 02. 10. 1993, Женева). 

Для этого дворянского мальчика эмиграция началась с Германии  (1924 г.), потом переезд в Королевство СХС. В 1931 г. окончил 1-ю Русско-сербскую гимназию. После трех лет учебы на техническом факультете Белградского университета  перешел на богословский факультет, который закончил в 1939 г.

В 1941 г. принял монашеский постриг. С февраля 1942 г. был законоучителем  в Русском им. великого князя Константина Константиновича кадетском корпусе в г. Белая Церковь. С сентября 1944 г. приписан сверх штата к церкви Св. Троицы в Белграде.

 Написал ряд икон, в частности, для Иверской часовни «Сошествие во ад», апостола Иоанна Богослова.

В 1945 г. во время приезда в Белград церковной делегации из Москвы во главе с епископом Сергием (Лариным) был принят в общение  с Московской Патриархией. (Как известно,  Русская Православная Церковь За Границей, куда входили и приходы в Югославии,   была вне  канонического общения с Московской Патриархией.)[9]

Надеялся вернуться на Родину. Приходское начальство рекомендовало Патриарху Алексию I использовать его талант живописца для организации школы по подготовке отечественных изографов. Однако согласие «компетентных органов» было получено поздно.

В 1949 г. он выехал в Швейцарию. Затем служил на приходах во Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурге. Свое мастерство иконописца подтвердил, работая над иконостасом православной церкви в Зальцбурге. В 1957 г. хиротонисан во епископа. С 1965 г. — архиепископ Женевский и Западно-Европейский[10].

 С храмом Св. Троицы  связано и имя замечательного изографа Пимена Максимовича Софронова (9. 09. 1898. д. Тихотка Псковской губ. — 16. 05. 1973, Мелвилл, Лонг-Айленд, США). Его судьба примечательна и удивительна. Он был настолько талантливым учеником старообрядца Гавриила Ефимовича Фролова, что вскоре они стали вместе создавать иконы, расписывать и реставрировать церкви. Потом была самостоятельная работа, своя мастерская и ученики в Риге, куда П. М. Софронов был  приглашен староверческим кружком «Ревнителей старины». Выезжал в Бельгию, Францию, Чехословакию, где преподавал, организовывал курсы древнерусской живописи, реставрировал иконы[11]. 

В 1934 г. он приехал в Югославию, где его имя, как впрочем и во многих странах мира, знают и уважают.

 «Софронов, —  как отмечал один из ценителей его творчества, — стал как бы посредником между религиозной живописью России, Сербии, Болгарии. Он как бы скрещивал многовековые традиции религиозного искусства этих народов, поставив себе целью возрождение византийских и старославянских традиций в новых временах»[12].

Им было написано и отреставрировано  множество икон для русских, украинских, болгарских, сербских, греческих церквей. Для  упоминавшегося Свято-Троицкого храма он создал несколько икон — Св. Георгия и Покрова Святой Богородицы, а также образ Аксайской Божией Матери, написанный к пятидесятилетию священства Владыки Екатеринославского Гермогена (Максимова)[13].

Его дальнейший путь был  связан и с Ватиканом, откуда «последовало приглашение в Рим, где Софронов должен был написать 56 икон для пятиярусного иконостаса для часовни на Всемирной выставке в 1942 г. Однако из-за военных действий выставка не состоялась.

Потом, в 1947 г., он прибыл в США по туристской визе, не дававшей права на жительство. «Для этого потребовался особый закон, проведенный в его пользу в Палате представителей».

На американской земле Софронов расписывал храмы  различных юрисдикций: Русской Православной Церкви За Границей, Православной Церкви в Америке, старообрядческие, католические. В частности им была расписана усыпальница архиепископа Иоанна (Максимовича). Пимен Софронов «заслуженно считается самым выдающимся русским и славянским иконописцем XX столетия, сохранившим технику и стиль древнерусского благостного письма, унаследованного от Византии»[14].

От профессионального изографа перейду к другой замечательной личности.

Борис Нилович Литвинов (18. 10. 1872, Кострома—до 09. 1951, СССР), генерал-майор, член-корреспондент императорской Академии художеств (с 1895 г.). По служебной надобности изучал Туркестан, собирал материалы по истории и географии этого региона. Участник германской войны. Награжден Георгиевским оружием и орденом Св. Георгия. Воевал в составе Добровольческой армии. В эмиграции обосновался в Белграде[15].

Писал иконы.

Искусствовед Елена Межинска, рассматривая творчество иконописцев-любителей, в том числе и Литвинова, отмечала, что в таких иконах «вопреки небольшой художественной ценности… ощущается сильнейшее религиозное чувство и эмоциональность[16].

Но об иконописце Литвинове мало что известно. Больше сохранилось свидетельств о его  светской живописи.

Банально-затертое, но по-прежнему гениальное — «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать!»  Опыты Литвинова были одобрены уже известным Константином Шумлевичем. Побывав на закрытой выставке 55 написанных гуашью картин, журналист отметил в «Новом времени», что  «картины написаны с тончайшей отделкой деталей и напоминают миниатюры».  Глядя на них, можно было увидеть, а кому-то  и вспомнить Русский Восток — Туркестан и Бухару, где «синее южное небо, восточные храмы и минареты с их нежной ажурной архитектурой». Удостоились похвалы «Купола великого Тамерлана (XIV—XV вв.), «Маки в цвету» (Бухара), «У берегов Каспийского моря» (Краснозаводской залив), «Развалины гор. Мерва», «Утро на афганской границе», «Рассвет в Каракумах»[17]. Не был забыт Литвиновым и Русский Север — «Сбитеньщик», «Серенький денек», «Деревушка», «Березовые дороги Аракчеева», «Утро в Вологде» и др.[18]

Успех, казалось, сопутствовал художнику-генералу. После двух выставок за океаном, в Бостоне, Литвинов устроил закрытую выставку в Белграде в Сербском офицерском доме. Картины — Туркестан,  Дубровник[19].

 Но, видимо, живопись все же не давала достаточно средств. Здесь свою роль играла и конкуренция и мода. Среднеазиатские сюжеты, вероятно, не пользовались успехом у сербов, которым они были чужды, а картинами с «серенькой Русью» был заполнен рынок.

Поэтому 5 июля 1930 г. в «Новом времени» появилось объявление об открытии новых курсов живописи генерала Б. Н. Литвинова (ул. Хаджи-Проданова, 11). Реклама сообщала: «Групповые сеансы живописи — масло, акварель и гуашь. Группы не более 4—5 человек. Для русских льготы»[20].

Не знаю, сумел ли он найти учеников в годы  мирового кризиса? Сведения о нем обрываются. Известно, что в 1945 г. семидесятидвухлетний «белогвардеец» Литвинов был выдан СССР, где погиб в лагере[21].

Все это грустно, многие от Родины ждали другого. Обозреватель «Нового времени», освещая Большую выставку русских художников в эмиграции, устроенную в марте 1930 г., писал:

«Такое особое, щемящее светлой грустью настроение охватило на этой выставке. Сплетение тоски и радости, гордости и печали.

Не мы в России, нет, а это Она, Сама пришла к нам измученным в гости.

И кричит с Малявинских полотен ярким задором здоровенная русская баба:

— Не бойсь, не пропала! Поди-ка, свали эдакую!

И кружится в вихряном хороводе.

— Эй, сгинет нечистая сила! Будет опять на нашей улице праздник!

Страшной сказкой пугает Билибин, но утишают страх спокойные лики Бориса и Глеба.

— Мало ли знала невзгод  и древняя Русь.

И показывает Бенуа стройную колонну Александровскую, гордо, уверенно к самому небу вздымающуюся. И водит по Петербургу, сказочно-прекрасной столице выросшей на болоте по приказу гиганта Царя.

Россия приехала к нам с полотнами всех наших художников.

На ее просторе развивались  их таланты, буйные ветры создали темперамент, цветущие луга и сады, пламень зорь дали краски из палитры, шелест лесов, песни и сказки родного народа вспоили образами душу.

Кто говорит, что Великодержавная Россия была царским застенком, придите и посмотрите.

Творчество гибнет в оковах, и потому — нет художников в красной России.

Родными сестрами рядом стоят хозяйка и гостьи.

Воздушны, как песнь мандолины, акварели Великой Княгини Ольги Александровны — недопитая чашка чая на покрытом скатертью столе, просфорка на тарелочке. Белая пасха и кулич — все нам же родное и все такое живое, настоящее.

Стучат красные молотки, вдребезги расколачивают, убита красота. Она воскреснет и снова осветит Россию — славная плеяда творцов русского искусства воскресит ее дыханием своего таланта, за ними идет новая смена, загоревшаяся от их священного огня. И это будет скоро. И в ожидании сидит, словно живой, русский офицер с печальными глазами на полотне портретистки Барановской. Раздастся звук трубы, — он встанет и пойдет»[22].

  Добавлю, что тогда  Белград уже задолго до открытия выставки ожидал увидеть картины  «поэта современного города» Добужинского, Коровиных — отца и сына, Альберта Бенуа, Александра Бенуа, Белобородова, Шильтяна,  коричневую гамму 42 картин  Шухаева, Богданова-Бельского, Виноградова из Риги, Терешкович, Гончаровой, Григорьева, Лаховского, А. Яковлева, Ланчевскую, Сутина, Чехонина, Лапшина, Стеллецкого, «наивного» Ларионова, Миллиотти, Р. Нилуса, Шмарова, Серебрякову, Сомова, Чехо-Потоцкую, Черкесова, академика Вещилова, Альб. Ал. Бенуа, Малявина  (не удержусь, простите!) с «Бабами», Ланского, Билибина, Сологуба, скульптуру Аронсона, Анненкова, Беклемишева, Андрусова, Гюрджана,  китайские лаки Судьбинина[23].

И 9 мая 1930 г. он увидел цвет русского искусства. На «Большой выставке русского искусства», устроенной Русским художественным обществом в Белграде при мощной поддержке Русского Культурного Комитета, финансируемого властями, было представлено в выставочном зале Общества друзей искусства Цветы Зузорич свыше 400 экспонатов. Наряду с Репиным, Бенуа, Билибиным, Гончаровой, Коровиным, Сомовым, в выставке приняли участие и русские белградцы: Колесников, Верховский, Елена Билимович  и др.^[24] В течение месяца ее посетило более 12 тыс. человек, что было рекордным для художественного Белграда^[25].

Были организованы публичные лекции о русском искусстве — профессора Бранко Поповича в помещении выставки, а также прибывшего из Парижа известного художника Александра Бенуа — в большом зале Белградского университета, собравшей «весь Белград»^[26].

«Новое время» также отвело место для коротких отзывов о художниках: Шухаев — «художник талантливый, но талант его какой-то тяжеловесный. Не потому, конечно, тяжеловесный, что выставленные им ”Нагая женщина“ и нагая баба в “Гадании” обе вместе весят сто пудов, а потому что тяжеловесны его письмо и краски (полностью согласен. Коричневая гамма утяжеляет. — В. К.)», автор портрета Мейерхольда Григорьев, выставивший восемь работ, удостоился замечания, что его работа «карикатура в изломанности линий», Гончарова — «все работы носят мертвенный оттенок и поэтому очень скучны»[27].

Были и лестные слова, например, для великой княгини Ольги Александровны с ее акварелями[28],  для рисунков, например «1001 ночь», и для «своей» Андрич-Самоновой[29].

Замечу, что выставка — это и своеобразная реклама, возможность заработать авторам.  Поэтому, тот же Малявин, приехавший в Белград,  после выставки получил ряд заказов: писал королеву Марию, семью академика Белича  и др.[30]

Мимоходом добавлю, что в Народном музее Белграда хранятся 33 творения «мирискусников»: Александр Бенуа, Сергей Виноградов, Борис Григорьев, Мстислав Добужинский, Александр Яковлев, Василий Кандинский, Константин Коровин, Филипп Малявин, Николай Рерих, Илья Репин, Зинаида Серебрякова, Василий Шухаев[31].

Картины многих русских мастеров хранятся в Военном музее, расположенном на Калемегдане. Еще в далекие 1938—1939 гг. музей приобрел полотна Валентины Васильевой и Алексея Васильева, Всеволода Гулевича, Павла Кравченко, Афанасия Шелоумова.

Начну по алфавиту. Алексей Алексеевич  Васильев (1901, Ржев—1991, Белград). В Хабаровске кончил кадетский корпус, участвовал в Гражданской войне, потом короткое время учился в Морской академии во Владивостоке. В Королевство прибыл в 1920 г. Из Дубровника приехал в «обетованный» для многих Белград. Потом было новое увлечение, переросшее в профессию художника, архитектора. Последовала учеба в  художественной школе, на архитектурном отделении технического факультета Белградского университета (1932 г.). Уже в 1922 г. был участником первой выставки русских художников. Сотрудничал с архитектором Григорием Самойловым[32].

С 1936 по 1941 г. А. А. Васильев работал в Военном музее: был и архитектором и художником и мастером художественной фотографии. Занимался копированием сербских униформ и знамен, в их числе и знамени генерала Михаила Григорьевича Черняева. Автор нескольких акварелей с изображениями сербских солдат и офицеров. С 1941 г. работал в музее Белграда. Участник многих выставок. В коллекции музея хранятся 22 его работы[33].

 Были куплены  музеем и шесть картин его жены Валентины Васильевой (Одесса, 1904 — Белград, 1990). Она приехала в Белград примерно в 1920 г., училась в художественной школе у профессора Льубы Йовановича. Выставлялась.  Ее картины были связаны в основном с сербской историей и ее героями. До нашего времени сохранился лишь талантливо написанный портрет черногорского князя Данилы, в костюме которого причудливо сочетались элементы Европы и Азии. Остальные —  «сожрала» война[34].

 Гораздо благосклоннее судьба отнеслась к творениям выпускника Крымского кадетского корпуса Всеволода Гулевича  — 60 акварелей, на  которых изображены сербские воины  VI—XX вв. в соответствующей каждому времени одежде и вооружении, для чего были использованы сведения Константина VIII Порфирогенета,  фрески древних сербских монастырей, даже Русская военная энциклопедия, изданная в Санкт-Петербурге в 1867 г.[35]

Некоторые впечатляют своей красочностью, экспрессией, настроением схватки, другие парадностью.

Из портретов работы Гулевича до нас дошли только четыре портрета 1939—1940 гг.: Вождь Карагеоргий, Милош Обренович, король Петр I, король Александр I Карагеоргиевич[36].

Особенно меня впечатляет портрет короля Петра из 1912 г. В серой шинели на фоне заснеженных гор он стоит, заложив правую руку за ее борт,  погруженный в мысли.

С 1935 до 1940 г. в музее находились картины кисти Павла Кравченко и Сергея Обрезкова, но, к сожалению, они не дошли до нас. В основном это были портреты сербских правителей, среди них было и полотно с изображением Николая II[37].

В Военном музее есть и акварель «Казак» с обязательными газырями и папахой известного в эмиграции  художника  Афанасия Шелоумова[38].

Безусловный интерес вызывает хранящаяся в музее коллекция — Альбом русской конницы из 1939 г.: 152 рисунка выполнены цветными карандашами. Их автор  царский офицер — Керим Бег Ратай, художник-любитель[39].

Мне удалось увидеть некоторые: они впечатляют профессионализмом, тщательностью отделки деталей. Другие я теперь могу смотреть постоянно в подаренном мне альбоме хранителем музея Любицей Дабич. Некоторые репродукции у меня вызывают удивление стилем изображения: так, смотря на казака, чувствуешь вольницу, удаль, восточную кровь всадника.

Есть и другие богатства в музее, связанные с русским именем, с русским войском. Их надо видеть, а не описывать. Туда надо ходить.

Во многом только благодаря выставкам, информации о них в прессе можно узнать о творчестве русских художников, рассеянных по городам Королевства. Разумеется, больше всего их было в Белграде. Следовательно, больше и выставок. Наиболее распространенной формой продажи были выставки-базары, на которых продавались различные поделки русских, выставлялись там и картины, иконы.

На весенней выставке-базаре  в мае 1922 г. посетители могли увидеть  иконы Т. М. Челноковой: Феодоровской Божией Матери, Черниговской Божией Матери, Св. Николая Чудотворца, Св. Пантелеймона, Св. Серафима Саровского[40].

На постоянной выставке-базаре в сентябре 1922 г. при представительстве В. С. С. (ул. Неманьина, 26) можно было полюбоваться вышитой картиной Гофман-Степановой — «Прогулка на лодке»[41].

Каждый зарабатывал, как мог. Здесь можно назвать Д.П. Мордвинова. В 1922 г. он закончил любопытную картину: «Внутри лаврового венка овальной формы, украшенного сверху королевской короной, а по бокам сербскими гербами, написана тушью мелким, но четким почерком вся родословная династии Карагеоргиевичей, причем в некоторых местах родословной нажим пера сделан несколько сильнее. В результате этих нажимов получается портрет-бюст в натуральную величину Е. В. Короля Александра». Находчивый художник просил Министерство Двора о разрешении на размножение портрета[42].

Но мне неизвестно, получил ли он требуемое. Одно несомненно —  неординарность  живописца. К сожалению, о его дальнейшей судьбе у меня нет сведений.

Зарабатывал на портретах местных общественных и государственных деятелей и  Георгий Игнатьевич Гринкевич-Судник, известный тем, что  в 1914 г. руководил художественными работами и сам расписывал в Санкт-Петербурге Сергиевский всея Артиллерии собор[43].

Устраивались и передвижные выставки, как это делали в 1923 г.  М. Косенко и В. Образков (Битоли, Прилеп, Ниш, Скопье, Белград). Самые дорогие — 5 тыс. динаров, самые дешевые — 50 динаров, т. е. один доллар. Белградцы могли увидеть и  иллюстрации Косенко к «Сказке о царе Салтане» (14 рисунков), изображения македонца и македонки, которых как бы не было в Королевстве сербов, хорватов и словенцев. Публика могла посмеяться, глядя на его карикатуры на советскую «режь публику» — Троцкого, Ленина, Чичерина, Коллонтай и др. Его товарищ С. Образков сделал ставку на портреты государственных деятелей —  короля и королевы, Николы Пашича, рассчитывая на их покупку представителями власти для украшения приемных и прочих официальных помещений.  Был представлен и популярный сюжет «Кралевич Марко перед султаном».  Под Васнецова была сработана картина «Матерь Божия». Любители обнаженной натуры, «европейцы», могли с интересом рассматривать   «Интересный роман» и «Доброе утро»[44].

Богат на выставки был 1924 год.

На Пасхальной неделе  открылась выставка братьев Пастуховых  Виктора и Бориса.

Первый представил публике 16 картин, в основном натюрморты, которые ему удавались лучше, например «Цветы» [45].

Второй — 72 картины, среди которых портреты Васы Лазаревича, своей жены,  Лидии Шуневич. Отмечались отлично исполненные  натюрморты, например композиция с  двумя глиняными кружками и тарелкой с яйцом. Менее удачными, по мнению газетного обозревателя, были пейзажи (озеро Блед и др.). Выставлялись и ню, такие как Кармен — Садовен. (Я уж не знаю, как отнеслась к этой картине русская оперная певица Елена Садовен, обладательница меццо-сопрано. — В. К.)[46].  Добавлю, что в феврале 1928 г. у него состоялась в здании Академии наук выставка — живописный «отчет» о результатах поездки по Италии и Венеции. Там можно было полюбоваться картинами  «S. Marko», «Старинный фасад», «Канал S. Apostoli», который, по словам Константина Шумлевича,  можно назвать «сиреневым каналом» с прекрасно выписанной водой, солнечный канал «S. Giovanni e Paolo», знаменитая «Палата дожей». В его картинах «ослепительный блеск солнца, поражающая глаз синева неба, яркие отражения — от бледно-оранжевого до малинового — солнечных бликов на стенах домов, сторожащих венецианские каналы». Там же были представлены и заказные портреты «Г-жа Ружа Николаевич», «Г-жа Ана Новакович», «Г-жа Цана Тадич»[47], на вырученные деньги от которых он, вероятно, и осуществил поездку.

Но что я все о реалистах, импрессионистах, пейзажистах и пр. и пр. —  были в среде русских художников и свои  авангардисты. Я знаю Эль-Лисицкого и других поклонников геометрических кривых, но к стыду моему я не знал белградца Михаила Петрова. Почти забыто сейчас в России его имя, тесно связанное с революционным взглядом на живопись. В 1924 г. его творчество в композициях было представлено на Первой выставке авангардного искусства в Белграде. Имя Петрова, ставшего позднее одним из основателей  Академии прикладного искусства в Белграде,  неотделимо от скандального авангардистского журнала «Зенит» (в нем прокламировались идеи Л. Мицича о  «балканизации Европы, балканской цивилизации, балканской культуре, культурной эмансипации от Европы»), в котором редакция знакомила своих поклонников с работами Петрова, выполненными в стиле антиискусства, связанными с баухаусовским фунционализмом, с мощью машинной цивилизации, с посткубистическим разложением формы, с футуристическим динамизмом формы в портрете[48].

Возвращаясь к погодному принципу и к реалистам-романтикам, скажу, что в июле 1024 г.  в зале Экспорт-банка, где была постоянная выставка из коллекции картин покровителя и собирателя русских картин Данилы Поповича, были выставлены 10 миниатюр М. В. Виноградова: «Прибой», «Закат», «Новороссийск», «Эльбрус», «Ночь». «Волга», «Морской вид»,  миниатюры с крымскими видами. Сербские мотивы прекрасно были представлены в работе  «Замок на Ибре»[49].

В августе 1924 г. на Второй выставке русских художников были замечены работы молодых художников Николая Исаева, находившегося под влиянием петербуржцев Шухаева и Яковлева, и Анания Вербицкого. Юрий Ракитин, ценивший живопись, разбиравшийся в ней, писал в «Новом времени»:

 «Несмотря на сильную склонность (Яковлева. — В. К.) к станковой живописи... виден и декоративный талант. Его небольшая вещь ”Голод“ хороша по композиции. Хороши и красочны эскизы Боснии. Несомненно он весь в духе петербургского “Мира искусств”, тогда как сочный Ананий Вербицкий тяготеет к ”Московскому союзу“. Его эскизы к “Хованщине”, несколько портретов и рисунок занавеса на окне, и главным образом копии старинных фресок — все эти вещи говорят о таланте молодого художника»[50].

Там же белградцы могли полюбоваться на скульптурную группу «Атака казаков» работы проживавшего в Вршце академика П. А.   Самонова[51], автора известных памятников в Москве и Петергофе.

  Попробую напомнить хотя бы об одном, самом знаменитом. Я говорю о памятнике «белому генералу» Михаилу Дмитриевичу Скобелеву, герою освобождения балканской Болгарии. Он был воздвигнут в 1912 г.  на Тверской площади, получившей название Скобелевской. Скульптурный ансамбль включал конную статую генерала, мчащегося в бой с высоко поднятой саблей. В 1918 г. памятник был снесен большевиками. Площадь стала называться Советской, на которой был установлен новый монумент — обелиск Свободе, а в 1954 г. там появился уже всем знакомый памятник Юрию Долгорукому.

Летом 1925 г. в  отеле «Париж» популяризирующий русскую живопись Попович открыл  выставку картин русских и сербских художников. Там был А.И. Шелоумов с картинами: «Казаки» (шоссе, казаки идут в поход), «Трагедия России — начало гражданской войны» (русские убивают русских). Почти неизвестная сейчас Варун-Секрет выставила  «Солнечный сад», «Окрестности Дубровника», М. Виноградов «Вход в Дарданеллы» — мрачная ночная марина, А. Анатольевич — «Мотив из Бачки». Были там и  В. Зелинский, и А.П. Сосновский[52], приехавший в Белград из Цетинья, где учил детей в школе рисованию[53].

Осенью последовала устроенная неутомимым Поповичем выставка в отеле «Клеридж», где можно было увидеть марины Виноградова, пейзажи Зелинского, батальные сцены Шелоумова, эскизы Литвинова, в том числе его «Волгу»,  полотна Варун-Секрет — «Последние лучи солнца», «Зима в агонии», «Заяц в поле»,  Сосновского «Залив в Дубровнике», Анатольевича «Дорога», картину «Окрестности Крыма» А. А. Долгова, генерал-лейтенанта артиллерии, ставшего профессиональным художником-пейзажистом[54].

1926 год был особенно щедр на выставки. Скажу о двух.

 Алексей Петрович Плетнев, статский советник, сын П.П. Плетнева — друга Пушкина, которому был посвящен «Евгений Онегин», сделал подарок женщинам, выставив 25 небольших картин — виды Афона, куда особам женского пола входа нет[55].

Борис Пастухов в мае сумел устроить персональную выставку 114 полотен — пейзаж, натюрморт, портрет и притягивающее взоры nue. В прессе отмечались  портреты короля Александра и певицы Лизаветы Ивановны Поповой в «Манон»[56], о которой пойдет речь в свое время.

            В Королевстве было немало памятников прошлого, и большую роль в знакомстве столичных жителей со своим богатством сыграли опять-таки русские художники. С ними пробудился настоящий интерес к  средневековому искусству, особенно к фрескам. Театральные художники Браиловские, повторю, у фигур с фресок заимствовали свои костюмы для инсценировки «Найденыша» Нушича, что было настоящей сенсацией[57].

А в феврале 1927 г. в здании университета открылась выставка 36 копий фресок средневековых сербских монастырей  работы А. Вербицкого и В.  Предаевича[58].

Может быть их было бы и больше выставлено, но… мешали любители чистоты, белившие, бывало,  поверх грязных от времени фресок стены церквей нового Королевства.

Один из русских белградцев, повествуя о поездке по Македонии, входившей тогда в его  состав,  писал, что они хотели посмотреть фрески времен короля Милутина в храме близ села Нагоричаны, около Кумановской долины, но, приехав туда, увидели стены, сверкающие белизной, кроме одной. Сторож грустно объяснил им, что известки не хватило, «но ничего,  к Рождеству и эту побелим. Везде будет чисто»[59].

Теперь немного о женщинах: их не только рисовали, но они и сами, как я говорил, умели держать кисть в своих беленьких ручках.

 В том же году в клубе югославянских журналистов (Короля Милана, 43) состоялась выставка картин внучки известного баталиста академика Павла Осиповича Ковалевского Людмилы Рыкк-Ковалевской[60].

О ее картинах писали, что ей «наиболее удаются также мотивы предвечерних освещений без солнца и утренних лучей». Полотна «Джордано», «Утро на Саве», «В Эрцегнови»[61].

Две другие русские женщины Мария  Ненадич  и Альфреда Маркович устроили тогда же  выставку своих картин в залах Основной школы на улице Короля Петра.  Талантливая художница, жена королевского дипломата-русофила Милана Ненадича,  благотворительница, одна из основательниц Русского дома для престарелых деятелей царской России Ненадич (урожд. графиня Нирод) Мария Адольфовна (?—10. 11. 1930, Белград) — это все о ней — выставила «прелестные картинки» с  видами Авалы, Топчидера, Калемегдана, на ее полотнах высилась горная Словения с замковыми руинами, «млела» Адриатика, «рисовалась своими красотами» Далмация.  Госпожа Альфреда представила несколько мужских и женских портретов. Вызывали восхищение ее копии с картин Франса Гальса[62]. Кстати, быть копиистом дело весьма трудное, надо быть равным по мастерству с художником, которого воспроизводишь.

Поздней осенью состоялась  персональная выставка Сосновского и его жены в Офицерском доме под покровительством Ядранской стражи (общество сербских патриотов, пропагандирующих морское будущее страны). На картинах  морского офицера в изгнании как всегда было много моря. Правда, суша была добавлена к морю в  картине «Олеандры». Отлично смотрелась картина сербского военного флота у Которской бухты под горной сенью Ловчена[63].  Жена у него создавала необычные картины из цветных лоскутков[64].

Замечу, что лоскутки в русском Белграде шли не только на картины, из них сшивались самые разнообразные, я бы сказал, стильные  вещи, украшавшие быт.

В 1928 г. популяризировавшее русское искусство белградское  «Новое время» обращало внимание читателей  и на талант иконописца Григория Михайловича Семенова, проживавшего в Панчеве, близ Белграда. «В иконах Семенова, — могли читать русские белградцы, —  блещущих чистотою письма и нежностью красок — и Васнецов и Нестеров, и древняя манера Костромских и Владимирских монастырей, умело соединенные вместе. Своеобразное выделение контуров, достигаемое при помощи выжигания и прекрасные византийские орнаментировки дополняют общую красоту его работ». Работа Семенова — большое распятие с фигурами Богоматери и Марии Магдалины — установлено в правом углу Белградской церкви»[65].

Для церкви творили многие художники. Только одно имя.

 Иван Петрович Дикий (Дикой) (08. 02. 1896, С.-Петербург— 18. 07. 1990, США, Санкт-Петербург, США) — выпускник Харьковского художественного училища, автор стенописи в апсиде Богородичной церкви в Белграде, расписывал часовню и дворец короля Александра Карагеоргиевича на Дединье (Белград), создавал иконы и фрески для нескольких сельских церквей вблизи столицы Королевства. Он был одним из тех русских мастеров, которые украшали  храм-мавзолей Карагеоргиевичей на  Опленце — о нем один из русских иерархов Московской Патриархии вспоминал: «Снаружи ... изумителен: весь выложен белым мрамором, двери массивные с барельефами. Внутри — трудно удержаться от восторга: пол выложен каким-то красивым мрамором, светящимся, как стекло. Все стены храма сверху донизу покрыты мозаичными картинами и иконами... Этот храм в своем роде — музей религиозной живописи. Идея храма принадлежит русскому эмигранту; художниками, архитекторами этого храма были исключительно русские эмигранты. Освещение в этом храме замечательное. Вместо стекол вставлен тончайший мрамор разных цветов, который бросает свет и окрашивает все находящееся в храме какими-то особенными цветовыми лучами»[66].

В  мае 1928 г. в павильоне сербского Дома офицеров открылась, повторю,  Первая русская художественная выставка, о которой красочно писали в «Новом времени»:

  «Многообещающая графика г-жи Андрич-Самоновой — иллюстрации к Оскару Уайльду — с фантазией и своеобразной манерой рисунка. Рисовальщика с будущим»;  «Декоративная живопись также представлена сильными эскизами — г. Фромана (”Садко“, “Снегурочка”, ”Борис Годунов“), г. Вербицким — умеренного “кубиста”, удивляющего богатством плоскостей и умеющим уравновешивать их нагромождения»; «Бросаются в глаза пейзажи Ковалевской, нежные по тонам и богатые по перспективе, архитектурные пейзажи г. Рика, дающего сильные композиции городских массивов, пейзажи плодовитого г. Кучинского. Красочно сильно выписана ”Хорватка“ г-жи Варун-Секрет. Что касается прикладного искусства, то в нем русским нет равных. По вкусу, по оригинальности и изысканности. Смотришь на работы ателье г-жи Александрович — на горы затейливо расписанных и расшитых подушек, — как умело-изящно подобраны ткани, какая причудливость складок, фестонов, сколько подлинной красоты в этой кокетливо изукрашенной пестряди»[67].

На этой выставке можно было увидеть и картины Николая Дмитриевича Кузнецова. Он родился в середине позапрошлого столетия на юге России в старой и богатой дворянской семье. До 35 лет хозяйничал в своем имении, вывел новую породу «кузнецовских» свиней, славившихся на всю Новороссию. Приехав по делам в Одессу, посетил передвижную художественную выставку и «заболел» живописью.

 «Талант Кузнецова, — писал Н. Брешко-Брешковский, — оказался таким же пышным, как и жирный густой чернозем, вскормивший, взлелеявший этого богатыря, гнувшего подковы и сворачивавшего кочергу в крендель».

Дебютировал пейзажами, «расцвеченными фигурами людей и животных». Написал около 50 портретов своей дочери, знаменитой певицы М.Н. Кузнецовой.

В эмиграции он обосновался в Королевстве сербов, хорватов и словенцев. Некоторые из его картин были приобретены королем Александром. Долгое время жил в Дубровнике, куда был приглашен Джурджиной Пашич для написания ряда фамильных портретов[68].

 Если есть высокое искусство, рассчитанное на элиту, то обязательно должно быть и низкое — для масс или, грубо говоря, толпы. Само искусство при этом остается таковым, не меняясь в своей сути. И здесь русская талантливая молодежь также внесла свой вклад, выступив  зачинателями стрипа (комикса)  в столичной прессе.  Любители этого нового жанра могли регулярно наслаждаться не только авантюрными историями в технике графики, но и смеяться над точно схваченными чертами городской жизни  при передаче   житейских ситуаций.

Наиболее известными мастерами в этой сфере, требующей максимума экспрессионизма при минимуме средств, были художники Георгий Лобачев, Сергей Соловьев, Константин Кузнецов, Николай Навоев, Иван Шеншин, Алексей Ранхнер, Владимир Жедринский, положившие начало сербскому и русскому стрипу. 

В их творчестве была широко представлена и русская тема.

Так, через отточенную графику рисунка Кузнецов знакомил  с «Хаджи Муратом», «Пиковой дамой»,  «Ночью перед Рождеством», Жедринский — с «Русланом и Людмилой».

Эта своеобразная адаптация многих шедевров русской и мировой литературы, вероятно, служила для многих  импульсом к оригинальному прочтению   классических произведений.

Ведущим был Джордже Лобачев — художник исключительного стиля по своей талантливой простоте, творческой интуиции. Его стиль отличала доброта, ясность, свежесть. Он понимал стрип как совершенно новую художественную дисциплину, новый тип коммуникации, интегральное искусство^[69].

Авторы «стрипов» группировались вокруг журнала «Микки Маус», который, благодаря им, стал ведущим в сфере издания «романов в стрипе». Первый номер этого журнала вышел из печати в 1936 г. Инициатором его издания стал русский эмигрант Александр Ивкович, женившийся на сербке и взявший ее фамилию. Он был владельцем издательства и фотоцинкографии «Русь». В 1937 г. он вместе с Л. Люстигом учредил фирму «Юниверсал пресс», которая стала выпускать «стрип-романы».

А Константин Кузнецов был тем художником, на котором, можно сказать, держался журнал. С 1937 по 1941 г. он нарисовал 25 стрипов. Именно он стал «главным оружием» в конкурентной борьбе. Кроме русской классики он рисовал стрипы «Графиня Марго», «Барон вампир», «Три жизни».  Помимо «Микки Мауса» Кузнецов печатался в журналах «Забавник», «Тарзан», «Политикин забавник». Он занимался и карикатурой. Не был чужд рекламе (работал рекламным художником в магазине одежды «Матич»). Известен как иллюстратор: книги «1001 ночь», «Маленький лорд Фаунтлерой».

Накануне войны, за два дня до немецкой бомбардировки Белграда вышел последний номер «Микки Мауса». Символично, что в этом номере было окончание стрипа под названием «Печать смерти»!

В новые времена Кузнецов рисует плакаты, работая шефом ателье Пропагандного отделения «Юговосток» немецкого командования в Сербии. В его карикатурах Черчилль, Сталин, Рузвельт, причем первые два с красными носами. Британская империя у него — традиционный дряхлый лев, Америка представлена черным бешеным быком, штурмующим карту мира, СССР — белым медведем с огромной лапой на политической карте. Нередко темой для карикатур служили отношения между союзниками с обычным заключением: Лондон, ведущий грязную игру, обманут нечестной политикой Вашингтона и Москвы, так как «хотя у них различные звезды, но цель одна» — добиться большего в переделе мира, а позади всех них стоит еврей, фигура которого должна подтверждать нацистскую теорию антисемитизма и оправдывать расовую борьбу в мире.

В историческом архиве Белграда и сейчас хранятся полсотни  плакатов Кузнецова  военных лет[70].

Война войной, но жизнь шла… Регулярно устраивались художественные выставки.

В 1942 г. на выставке запомнилась «стена Степана Федоровича Колесникова, осветившая мягким и в то же время звонко-жизнерадостным колоритом его полотен весь выставочный зал, посреди которого в такой гармонии сочетались скульптуры Загороднюка»[71].

В июне следующего года примерно с тем же составом открылась выставка русских художников в залах художественного павильона на Калемегдане. Участники: Сосновский Арсений, Вербицкий Ананий — художник-сценограф, Васильев Алексей, Гребенщиков Олег, Золотарев Анатолий, Загороднюк Владимир, Ковалевская-Рыкк Людмила, Колба-Селецкая Ольга, Кучинский Сергей, Резников Василий, Бояджиева Галина, Папков Андрей, Стоянович-Сахарова, Тарасов, Шелоумов Афанасий, Шевцов Виктор, Шаповалов Борис, Хрисогонов Михаил. Свыше двухсот экспонатов[72].

15 декабря 1943 г. русские художники устраивали в Русском доме вечер, сбор от которого шел на зимнюю помощь. нуждающимся русским людям, а таких было немало, замерзающих и голодающих.  Свои картины  на аукцион выставляли:  Бояджиев, Вербицкий, Загороднюк, Золотарев, Ковалевская, Колесников, Колб-Селецкая, Кучинский, Рыкк, Сосновский, Хризогонов, Шрамченко. Было благородство, была и дикость:  когда на помощь бедным людям «человек свободной профессии с крупным заработком дал 4 динара и просил оставить его в покое»[73].

Кончилась война, и вновь для многих художников начался «бег». Алексей Арсеньев в своем замечательном именном регистре русских эмигрантов в Югославии приводит ряд имен: Иван Рыкк убыл в Аргентину, Владимир Загороднюк — в Австралию, Михаил Хрисогонов — в Венесуэлу, Афанасий Шелоумов — в Западную Германию, Арсений Сосновский — в Швецию, Владимир Предаевич — в Чили, Андрей Папков — в Аргентину, Пастухов Борис — в Великобританию…

Конечно, были и те, кто остался. Среди них Елена Киселева-Билимович, Алексей Васильев, Ананий Вербицкий, Алексей Ганзен, Степан Колесников, Сергей Кучинский, Александр Лажечников, Николай Навоев…

Кто-то был арестован и вывезен в лагеря, как Борис Литвинов, погибший в Гулаге.

А были ли ученики у русских художников? Безусловно следует ответить утвердительно. Одним из учеников Михаила Петрова в Белградской Академии художеств  был Младен Србинович, с 1988 г. член Сербской Академии наук и искусств, с 1997 — Македонской Академии наук и искусств. В декабре 2005 г., будучи в Белграде, я посетил его выставку картин в зале Академии на Кнез Михайловой улице.  Впечатляет фантасмагория красок. Упрощенность линий органически сочетается у него с философией представлений.

Нельзя сказать, что русские мастера с их письмом, характерным для отечественной живописи конца XIX в., и слегка тронутым модернизмом, оказали большое влияние на сербскую художественную среду, где тогда доминировала «парижская школа». Но необходимо отметить, что именно реалистичность, обращение в сюжетах к историческому прошлому, его традициям и героям, было органичным для того общества, которое строило, пыталось создавать свою жизнь, не на обломках прошлого, а на его фундаменте.