По материалам издания: Челышев Е.П. Культурное
наследие российской эмиграции //
Литература русского зарубежья,
1920-1940 / Сост. и отв. ред.
О.Н. Михайлов. - М.: Наследие,
1993. - С. 5-27.

Перепечатано с сайта: "Русская эмиграция",
разработанного Центром по изучению русского зарубежья
Института политического и военного анализа

Трагические последствия, вызванные революцией, гражданской войной, привели к исходу из России миллионов се граждан. Тяжкие испытания выпали на их долю. В "русском исходе" ушли со своих насиженных мест миллионы людей, людей совершенно различных общественных положений, занятий, партийных группировок, навыков, вкусов, образовании, писал активный участник белого движения В. Даватц. Люди эти рассеялись по миру, неся с собой всюду элементы старой русской культуры, спасенной от катастрофического шквала. И потому, куда бы их ни заносило, они несли с собой аромат родины, который вытравлялся дома огнем и мечом и казались не столько противниками власти, сколько хранителями национальной традиции. Среди них было немало видных представителей русской интеллигенции. Вдали от родины они продолжали бороться и созидать, мечтая о том времени, когда голос их услышат соотечественники в России. Наша цель твердо сказать: подымите голову! говорил И.А. Бунин на собрании русских эмигрантов в Париже в 1924 году. Миссия, именно миссия, тяжкая, но и высокая, возложена судьбой на нас. И все ж придет, придет пора и воскресенья и деянья, прозрения и покаянья, писал он в 1925 году в стихотворении День памяти Петра.

Послереволюционное существование российской эмиграции обычно расчленяется на три периода, или, как говорят, на три волны. Определение временных границ между ними в достаточной степени условно. Первым обычно считается период между двумя мировыми войнами; второй с 1945 до конца 1960 гг. время перемещенных лиц, второй волны и второго, родившегося за рубежом эмигрантского поколения; третий после 1970 года, когда начался, а потом все более усиливался современный исход россиян на Запад, период диссидентов, частично покидавших страну разными путями, частично высылаемых за пределы СССР.

Наибольший интерес для науки представляет первый период, еще недостаточно осмысленный и малознакомый, прежде всего для живущих в России, и самый значительный по своему объему и вкладу в российскую и мировую культуру литературу, искусство, философию, общественную мысль, науку. Изучение культурного наследия российской эмиграции имеет давние традиции на Западе. Нельзя не испытывать чувства благодарности ко всем тем нашим соотечественникам и зарубежным ученым-русистам, кто сохранил веру в Россию, в ее историческое предназначение, кто сберег для потомства бесценные сокровища русской культуры, без которых невозможно представить всей ее красоты и величия. На Западе существует обширная литература по проблемам российского зарубежья. В России же ее осмысление и исследование началось недавно. Многое находилось под запретом и о нем было принято либо умалчивать, либо представлять в искаженном свете.

Лишь несколько лет назад стали рушиться искусственные преграды, и на книжный рынок нашей страны устремился не поддающийся никакому управлению и контролю поток книг. Его движение направлялось лишь одним цензором, одним контролером огромным интересом читателей к насильственно отторгнутой от россиян культуре.

Никто не в силах был остановить поток, возвращавший на родину отторгнутую от нее культуру, которая долгие годы рассматривалась у нас как крамольная, антисоветская, а носители ее, по словам В.И. Ленина, как ...явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов, растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих военных шпионов изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу. Вот как, например, характеризовался в большой Советской Энциклопедии начала 50-х годов Николай Александрович Бердяев: реакционный философ, идеалист и мистик, белоэмигрант. ...боролся против марксизма с идеалистических, кантианских позиций, ...один из главарей богоискательства. ...объединил беглых реакционеров-обскурантистов. ...Его мистические бредни приняты на вооружение наиболее реакционными философами империализма, врагами науки, прогресса и демократии4. Питирим Александрович Сорокин представлялся в этом издании как русский реакционный буржуазный социолог, теоретические построения которого антинаучны5. Ивану Алексеевичу Бунину, по мнению авторов того же труда, было присуще аполитическое мировоззрение, барские вкусы, отсутствие правдивости содержания в его произведениях. Выдающийся русский писатель характеризуется как ...эпигон дворянской культуры, идеализирующий жизнь умирающих дворянских гнезд, тенденциозно изображающий деревню как царство дикости, косности, суеверия и стяжательства, не видевший в крестьянстве революционной силы6. В максимально сжатой телеграфной форме в изданной в Москве в 60-е начале 70-х годов Литературной энциклопедии характеризуется творчество большинства писателей российского зарубежья. Всем им вместе взятым, кроме И.А. Бунина, уделяется приблизительно столько же места, сколько одному Демьяну Бедному. Среди всех русских зарубежных писателей лишь один И.А. Бунин удостоился быть представленным фотографией в этом богато иллюстрированном издании.

Авторы такого рода работ своей профессией избрали провозглашение социалистических идеалов, восхваление достижений советской власти, разоблачение всех ее врагов, в том числе буржуазных советологов и гнилых эмигрантов. Борцы против буржуазной советологии специализировались на огульном охаивании культуры российской эмиграции и ее зарубежных исследователей, навесив на них немало оскорбительных ярлыков. В искаженном свете представляя отечественную историю и культуру, они оттолкнули от нас многих зарубежных ученых. Поэтому ничего нет удивительного в том, что многие наши зарубежные коллеги с недоверием относятся к тем обществоведам, кто из самых ревностных блюстителей чистоты социалистических идей, самых ретивых борцов против буржуазной советологии, быстро перестроившись, стал разоблачителем коммунистического прошлого, всего того, чему многие годы верно служил и поклонялся, стал хвалить и превозносить всех тех, кого еще недавно так яростно поносил и клеймил. Только тогда наши зарубежные коллеги и соотечественники с открытой душой будут сотрудничать с нами в совместных исследованиях культурного наследия российской эмиграции, когда они убедятся в честности и искренности наших намерений, поверят, что они имеют дело не с конъюнктурщиками и перевертышами, а с настоящими учеными, занятыми поисками истины.

В то же время, несмотря на идеологический диктат, на жесткую цензуру и всяческие запреты, немало ученых в Советском Союзе сумело сохранить традиционные научные школы, уберечь российскую гуманитарную науку и культуру от разрушения. В условиях репрессивного режима они отстаивали свои взгляды, создавали научные труды, свободные от догматизма и конъюнктурщины. Их работы запрещались цензурой, сами они подвергались преследованиям и репрессиям. Но культуру России, русскую культуру, не так-то легко было разрушить. Ей был нанесен огромный ущерб, но она выжила и продолжала развиваться, черпая силы в своем великом прошлом, в неиссякаемых народных традициях. Поэтому неверно считать, что она находилась в застое, что общий уровень ее отставал от мирового.

Предстоит еще осмыслить причины того, почему, несмотря на все те неблагоприятные условия, в которых оказались наши гуманитарная наука и культура в годы советской власти, они имела немало достижений. Примечательно высказанное в 1967 году мнение по этому поводу бывшего в те годы профессором Гарвардского университета Питирима Сорокина, которого, как известно, никак нельзя заподозрить в симпатиях к Советскому Союзу. В настоящее время, писал он, уровень культуры и творческих достижений русского народа в области науки, технологии, философии, права, этики, литературы, музыки, живописи, театра и в других областях культуры, бесспорно не уступает уровню других стран Запада и Востока. В некоторых областях Россия несколько впереди, в других она лидирует, но в целом ее культурное творчество занимает сегодня второе место в мире и не уступает его никому. Второе место, определенное П. Сорокиным, видимо, объясняется тем, что данная его работа Основные черты русской науки в двадцатом столетии была предназначена для публикации в издающемся в США научном издании Анналы Американской академии политических и социальных наук. Приговоренный к смертной казни, а затем высланный из Советского Союза как враг народа, Питирим Сорокин не признавал коммунистический режим, но отрицание его не было слепым, не заслоняло от него реальных достижений в развитии советской науки и культуры. Как не вспомнить в этой связи наших сегодняшних очернителей прошлого. Урок выдающегося русского ученого и мыслителя должен быть для них поучительным.

Не пора ли освободиться от груза прошлых заблуждений, отказаться от догм и стереотипов в освещении отечественной истории и культуры? Хотя у нас и начался активный процесс обращения к культурным ценностям российской эмиграции, он носит во многом чисто стихийный характер. Лишь усилия ученых могут придать этому процессу аналитическое направление, раскрыть реальный вклад наших соотечественников эмигрантов в российскую и мировую культуру. Требуется организовать на современном научном уровне исследование культуры российского зарубежья и таким путем содействовать восстановлению истины, духовному обновлению России, нравственному оздоровлению общества. Поток публикаций, публицистических выступлений по широкому кругу вопросов росийского зарубежья расшатывает преграды, стоящие на пути осмысления прошлого, раскрывает некоторые страницы отечественной истории. Однако уровень культуры массового исторического мышления в нашей стране продолжает еще оставаться невысоким, что открывает возможность различного рода спекуляциям, сенсациям, вымыслам, не помогающим прояснить проблему, а лишь будоражащим общественное сознание. Мы все заинтересованы в исторической правде. Главная роль здесь принадлежит науке. За последние годы круг ученых, занимающихся этой темой, постоянно расширяется, в работу включаются все новые исследователи, между ними налаживается творческое взаимодействие, они устанавливают связи со своими зарубежными коллегами. Таким образом, зарождается и набирает силы новое направление в российских гуманитарных науках.

В рамках Российской академии наук уже несколько лет разрабатывается научная программа, предусматривающая объединение усилий ученых, которые исследуют культурное наследие российской эмиграции, устанавливают научное сотрудничество с зарубежными специалистами. Ученые РАН, изучающие эту проблематику, приняли активное участие в разработке и осуществлении научной программы Первого конгресса соотечественников, состоявшегося в августе 1991 года в Москве, и Второго конгресса соотечественников, работа которого проходила в Санкт-Петербурге в сентябре 1992 года. В настоящее время ведется подготовка к Международной научной конференции Культурное наследие российской эмиграции, которая состоится в начале сентября 1993 года в Москве. На ней предполагается рассмотреть различные аспекты культурного наследия лишь первой волны российской эмиграции. Что же касается второй и третьей волн, то это особая, не менее актуальная проблема, которая, на наш взгляд, так же должна стать предметом комплексных исследований ученых различных специальностей.

В основе научной концепции академической программы лежит представление о культуре российского зарубежья как о целостном феномене, в котором органически взаимосвязаны все отрасли культуры. Изучение культурного наследия российской эмиграций может быть плодотворным лишь при условии комплексного междисциплинарного рассмотрения всех обстоятельств и ситуаций, в которых развивалась зарубежная российская культура, исследования ее конкретных проявлений. Часть культурного наследия российской эмиграции имеет лишь историческую ценность, часть же, относящаяся прежде всего к литературе, к философии, к общественно-политической мысли, к искусству, имеет непреходящее значение и продолжает обогащать русскую культуру и сегодня. Поэтому исследования отторгнутых от России пластов культуры имеют не только сугубо академическое, но и практическое, прикладное значение, то есть могут использоваться в интересах возрождения и обновления России.

Настоящая программа предусматривает в первую очередь обращение к неизвестным ранее источникам и архивам как в России, так и за ее пределами, в которых обнаруживаются документы, позволяющие по-новому подойти к оценке прошлого. Поиски отечественных ученых, интересовавшихся вопросами российской эмиграции, в течение многих лет были ограничены из-за закрытости архивов в СССР и недоступности для них многих зарубежных архивов. В лучшем положении находились зарубежные ученые, имевшие доступ к источникам и архивам российской эмиграции, находившимся за пределами Советского Союза. Сейчас возникают благоприятные условия для восстановления единого, хотя и разделенного на две части архивного комплекса, находящегося на территории России и за ее пределами, что является важной предпосылкой изучения всего созданного россиянами на родине и за рубежом. Программа предусматривает объединение усилий ученых исследователей, архивистов, библиографов в интересах разработки единого каталога Культурное наследие российской эмиграции XX века, в котором впервые были бы собраны данные о местах хранения как в России, так и за рубежом документов русской истории и культуры, о составе этих коллекций, чтобы разделенные архивы перестали бы быть разделенными в каталоге, доступном исследователю, и в конечном итоге могли бы быть возвращены (хотя бы в копиях) на Родину.

Большую ценность для исследователей могут представлять также свидетельства авторитетных, беспристрастных очевидцев событий прошлого. Именно беспристрастных, а не таких как, например, академик И.И. Минц, который был не только свидетелем, но и непосредственным участником Октябрьской революции и гражданской войны, и тем не менее исказил их истинный смысл и значение. Его труды по истории Октябрьской революции и гражданской войны, удостоенные в 1943 и 1946 годах Сталинской и в 1974 году Ленинской премий, как и многие сочинения его единомышленников, на долгие годы утвердили в сознании советского общества искаженное представление об этом важнейшем периоде истории России, от которого ведет отсчет первая волна российской эмиграции.

Многие поколения советских людей хорошо помнят эпизод из кинофильма, поставленного М.И. Роммом, Ленин в 1918 году, о разгоне большевиками Учредительного собрания. Зал Таврического дворца. Комическая фигура суетящегося на трибуне председателя Учредительного собрания эсера Чернова.

Появляется спокойный, уверенный в правоте своего дела начальник караула матрос Железняков, произносящий ставшую крылатой фразу: Караул устал. Члены Собрания поспешно покидают зал заседания. Открыть окна и двери! Проветрить помещение! зычным голосом отдает команду страж революции. Поднявшийся ветер сметает со столов ворохи бумаг. По словам И.И. Минца, Ветер революции сбросил в мусорный ящик истории все решения Учредительного собрания, в том числе и обращение Чернова о прекращении гражданской войны, в котором, по мнению нашего летописца революции, сквозило нежелание считаться с законами классовой борьбы. Таково художественное воплощение минцевской версии этого важного эпизода революции в России, считавшего, что Лозунг Учредительного собрания был общим лозунгом российской контрреволюции и международных империалистов... Пути буржуазного парламентаризма с его говорильней, казуистическими выпадами, формалистическими уловками был противопоставлен путь советской демократии, расчищающий почву для смелого, творческого создания нового общества.

Те же собыгия, но с принципиально иных позиций излагает в своей автобиографии Дальняя дорога активный их участник Питирим Сорокин. Известно, что, как и многие россияне и то время, он возлагал большие надежды на Учредительное собрание, которое, как он считал, могло направить Россию по демократическому пути. В книге рассказывается о расстреле мирной демонстрации, приветствовавшей открытие этого народного форума на улицах Петрограда 5 января 1918 года. Таков был прием, оказанный большевиками Учредительному собранию России и невооруженным гражданам, которые вышли на улицы, чтобы своими глазами увидеть осуществление заветной мечты российского народа, писал П. Сорокин, Питирим Александрович Сорокин и Исаак Израилевич Минц два взгляда на историю, две нравственные позиции. Один объективный, научный, основанный на реальных фактах и правильной их интерпретации. Другой субъективный, конъюнктурный, основанный на классовых интересах, на тенденциозно истолкованных фактах. Одна позиция нравственная, другая безнравственная, прежде всего потому, что скрывает правду, искажает действительность, создает мифы, служащие интересам тоталитарного режима.

А сколько других событий отечественной истории, больших и малых, в искаженном, фальсифицированном виде нашли отражение в советской историографии, в школьных и вузовских учебниках, в средствах пропаганды и массовой информации. Не так-то легко освободиться от всего того, что многие годы систематически внедрялось в сознание нескольких поколений советских людей... Как можно было, например, усомниться в истинности всего того, что было изложено в Истории гражданской войны в СССР, если она вышла под редакцией В. Молотова, К. Ворошилова, А. Жданова, И. Сталина, да еще М. Горького и С. Кирова, имена которых были указаны в траурной рамке. Видимо, по замыслу Сталина и его соратников, имена Горького и Кирова светлые образы великого пролетарского писателя и жертвы контрреволюционного террора должны были повышать авторитет этого эпохального труда и рассеивать любые сомнения в достоверности всего в нем изложенного. Правда, в состав редколлегии первого тома (1936) были включены еще и имена А. Бубнова и Я. Гамарника, вскоре, как известно, репрессированных. Большинство составителей первого тома постигла та же участь, и имена их не попали во второй том, выпущенный в 1943 году. Лишь один И.И. Минц значится в числе составителей и первого и второго томов...

Чем скорее освободятся наши историки от различного рода лженаучных, спекулятивных построений, чем скорее избавятся от конъюнктурных стремлений подчинить историю чьим-то политическим интересам и пристрастиям, тем полнее и ярче раскроются драматические события революции, гражданской войны, массового исхода россиян за рубежи России, их жизнь и деятельность в эмиграции, их вклад в российскую и мировую культуру.

Высвобождению истины должны способствовать также публикации мемуаров видных общественно-политических, военных деятелей российского зарубежья. Российские ученые принимают активное участие в подготовке таких публикаций. Мы уже упоминали Дальнюю дорогу Питирима Сорокина. В 1991 году вышли в двух томах Очерки истории русской церкви А.В.Карташова10 фундаментальный труд видного ученого и общественного деятеля дореволюционной России, профессора духовной академии в Париже. В 1992 году в двух томах были изданы Воспоминания генерала барона П.Н. Врангеля и Воспоминания Нестора Махно. В 1993 году были опубликованы мемуары А.Ф. Керенского Россия на историческом повороте. Этот список можно значительно продолжить. Следует отметить, что при подготовке к изданию 'этих книг, выпущенных в свет в разных издательствах, в качестве редакторов, авторов предисловий и комментариев выступают известные специалисты по отечественной истории.

Наряду с мемуарной литературой издаются исследования наших ученых об известных деятелях российской эмиграции, например, монография М.Г. Вандалковской П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер; история и политика (1992). К новому типу изданий относятся сборники статей ученых-эмигрантов, которые представляют и комментируют наши специалисты, например, Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов (1992), куда включены работы Н.С. Трубецкого, Н.А. Бердяева, А.А. Кизеветтера, П.Н. Савицкого, Г.В. Флоровского, П.П. Сувчинского, П.М. Бицилли, Г.В. Вернадского; сборник работ российских ученых Из истории российской эмиграции (1992).

Восстановить истину в освещении исторических событий, видимо, все же легче, чем изменить глубоко запечатлевшиеся в сознании образы художественной литературы и искусства социалистического реализма. Борцы за народное дело красные всегда были героями положительными, которые должны были вызывать у читателей и зрителей чувства восхищения и преклонения. Образы лихого комдива Чапаева у Фурманова, партизанского командира Левинсона у Фадеева, народного командарма Кожуха у Серафимовича, комсомольского вожака-буденновца Павла Корчагина у Н. Островского, обаятельный образ мужественного советского разведчика, пробравшегося в штаб деникинских войск, из киносериала Адъютант его превосходительства, отважные советские разведчики из другого киносериала Операция "Трест", часто демонстрировавшихся по советскому телевидению в 70-80-ые годы, вошли в плоть и кровь нескольких поколений советских людей.

Мужественные, справедливые, беззаветно преданные делу революции, они противопоставлялись белым, душителям свободы, контрреволюционерам, злобным, коварным врагам трудового народа. Равнодушными к народному горю буржуями, жестокими белогвардейцами, демагогами из оппозиционных большевикам политических партий, озлобленными на свой народ белоэмигрантами, например, беспринципный демагог Керенский, изувер-бандит батька Махно, авантюрист Борис Савинков и т.п. такими образами были переполнены советская литература и искусство. Они должны были вызывать лишь отрицательные эмоции у читателей и зрителей. Редкими исключениями в советской литературе были вызывающие симпатии герои из стана врага: Алексей Турбин к другие булгаковские герои, шолоховский Григории Мелехов, может быть кто-то еще... Мало кто из советских писателей, деятелей искусства мог отважиться выйти за пределы дозволенного. Нарушение классовых принципов в литературе и искусстве сурово каралось.

Литература российского зарубежья разрушает многие годы существовавшие в Советском Союзе стереотипы врагов советской власти, всех тех, кто противостоял красным, с кем вели борьбу войска Буденного, Фрунзе, Шорса, Чапаева, Котовского, Пархоменко, многие другие прославленные в литературе и искусстве герои гражданской войны.

По сравнению с советской литературой в русской зарубежной литературе не так много художественных произведений об участниках белого движения. Наиболее значительным, созданным по свежим следам событий, является четырехтомная эпопея генерала П.Н. Краснова От Двуглавого Орла к красному знамени (Берлин, 1921-1922), в которой на широком национально-историческом фоне времени царствования Николая П раскрывается трагическая судьба русского офицерства, многие представители которого стали жертвами гражданской войны. Подвиги и жертвы участников белого движения нашли отражение в стихах русских поэтов в изгнании, например, в сборнике Марины Цветаевой Лебединый стан, где есть такие строки: старого мира последний сон молодость, доблесть, Вандея, Дон. В поэтическом цикле Стихи о терроре (1923) Максимилиана Волошина дается потрясающее описание зверской расправы над русскими офицерами московских чекистов Землячки, Бела Куна, Фельдмана. Роман Гуль рассказывает о том, что Волошин жил в Крыму 1921 года, так сказать, в самом центре террора: в его крымском доме поселился сам Бела Кун ... в эти страшные ночи он, Волошин, молился, ... упрашивал Бела Куна о милосердии и ... иногда садистический коммивояжер Бела Кун из какого-то самодурства разрешал Волошину выбирать из предназначенных к расстрелу десятого, которого он пощадит. Значительно шире тема белого движения развивается в мемуарной литературе и художественной публицистике российского зарубежья. О генерале Л.Г. Корнилове, о его легендарном Ледяном походе, о его трех тысячах, спасших имя и честь двухсотмиллионного народа героизмом неповторимой доблести незадолго до кончины поведал один из организаторов белого движения генерал М.В. Алексеев. Автор книги сын издателя и журналиста А.С. Суворина, владельца и издателя газеты Новое время, известный русский журналист А.А. Суворин, участник Ледяного похода говорит о высоком патриотическом духе, царившем в корниловской Добровольческой армии: Эта армия не знала отступления, она пробивала все, встававшее перед нею препятствием. К неизвестному будущему она шла весело и безоглядно, с молодой бездумной верой в себя и в Корнилова. Более половины ее погибло в Кубанских степях, но в памяти моей она как живая, молодая, доблестная, героическая... около ее героя Корнилова. В кармане тужурки убитого генерала Корнилова были обнаружены измятые, пожелтевшие листки бумаги, стихотворения его боевых соратников о их ратных делах. Одно из них стало строевой песней Корниловского полка, которая оканчивается словами: За Россию, за свободу если и бой зовут, то корниловцы и в воду и в огонь пойдут. В пламени гражданской воины сгорело множество русских людей, и красных и белых. Но роковая черта, разделявшая их при жизни, разделила их и после смерти, отделив тех, кто пал смертью храбрых и был похоронен с воинскими почестями, кому были воздвигнуты памятники, от белогвардейцев, тела которых не были преданы земле по русскому обычаю. 31 марта 1918 года во время штурма Екатерино-дара был убит командующий Добровольческой армии генерал Л.Г. Корнилов. Армии пришлось снять с города осаду и отступать. Ночью недалеко от города состоялись похороны прославленного генерала. Его соратники стремились сохранить место захоронения в тайне от противника, но, заняв город, красные отыскали могилу ненавистного генерала, вырыли труп, надругались над ним, приволокли в город, сожгли, а прах развеяли. И следа не осталось на русской земле от могил всех тех, кто сражался на стороне белых за честь и свободу родины. Они были осквернены, стерты с лица земли. Злоба, ожесточение лишали людей человеческого облика, превращали в животных и с той и с другой стороны.

Думаю, что нет такого русского человека, который побывав в Париже, не посетил бы кладбища Сент-Женевьев-де-Буа, где покоятся останки наших соотечественников, не дождавшихся возрождения России. Там могилы И.А. Бунина и Н.А. Бердяева, Б.К. Зайцсва и Н.А. Тэффи, Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, и многих, многих других выдающихся деятелей русской культуры. Там же с воинскими почестями были захоронены многие русские офицеры и генералы, прошедшие муки ада у себя на родине и скончавшиеся на чужбине. Есть на этом кладбище Памятник русскому воинству, являющийся символом русской славы и доблести, хранящий память о всех тех, кто стоял во главе белого движения, кто был проклят у себя на родине, кому не нашлось места для могилы на родной земле. Несколько лет назад, когда в Советском Союзе еще только начинался процесс переосмысления недавней истории, кто-то очень верно сказал: Надо, наконец, снести в общую братскую могилу красные и белые кости. Надо отслужить на этой могиле всенародную поминальную тризну, устроить братание и великое целование.

Мы сейчас только начинаем по-настоящему осознавать, какой вред нанес идеологизированный, классовый подход к нашей истории, к нашей художественной культуре и как трудно здесь восстановить истину. Вряд ли правомерно сейчас менять плюсы на минусы, героев превращать в антигероев, развенчивать советских авторов тех художественных произведений, в которых отражаются события революции и гражданской войны.

В этой всенародной трагедии были многочисленные жертвы и с одной и с другой стороны, и люди гибли с верой, что именно они боролись за правое дело. Стена против стены стояли две братские армии, и у каждой была своя правда и своя честь, писал М. Осоргин. Правда тех, кто считал и родину и революцию поруганными новым деспотизмом и новым, лишь в иной цвет перекрашенным насилием, и правда тех, кто иначе понимал родину и иначе ценил революцию... Были герои и там и тут; и чистые сердца тоже, и жертвы, и подвиги, и ожесточение, и высокая, внекнижная человечность, и животное зверство, и страх, и разочарование, и сила, и слабость, и тупое отчаяние. Было бы слишком просто и для живых людей, и для истории, если бы правда была лишь одна и билась с кривдой; но были и бились между собой две правды и две чести, и поле битв усеяли трупами лучших и честнейших15. Далеко не все российские эмигранты разделяли в свое время эти мысли. Слишком еще свежа была память о прошлом, об унижениях и оскорблениях, которые пришлось претерпеть, о разрушении России и осквернении ее святынь. Видимо, поэтому Глеб Струве считал, что М. Осоргин усиленно проповедовал аполитичность. Вряд ли могла, например, согласиться с М. Осоргиным З.Н. Гиппиус, написавшая в те годы: Повесим их в молчании. Очевидно, и сегодня мысли М. Осоргина кому-то не покажутся бесспорными. Тем не менее эта позиция заслуживает внимания, особенно сейчас, когда мы стремимся к согласию и, в частности, пытаемся представить русскую литературу метрополии и в изгнании как две ветви единого дерева. Поиски истины могут быть плодотворными лишь тогда, когда, сопоставляя и сравнивая эти ветви, отмечая существующие между ними различия, мы не будем ограничиваться их констатацией, а попытаемся обнаружить близость, сходство между двумя потоками литературы, имеющими одни и те же национальные истоки и корни.

Те, кто склонен подчеркивать именно различия между двумя ветвями литературы, обращают внимание прежде всего на их идеологическую несовместимость. Литераторы-эмигранты, так же, как и мы сегодня, пытались понять, кто из их коллег, оставшихся в России, искренне верил в то, что утверждал в своих произведениях, а кто лицемерил, приспосабливаясь к требованиям тоталитарного режима. Мнения писателей-эмигрантов о своих коллегах в России, оценки их творчества, их нравственных позиций представляют несомненный интерес для исследователей как советской, так и русской зарубежной литературы. Ведь среди советских писателей были и искренне верившие в социалистические идеалы, но было и немало приспособленцев, циников, для которых не было ничего святого. Пафос общности, по словам Георгия Адамовича, нужно искать в литературе советской, и нетрудно различить между пафосом искренним и поддельным. Есть в некоторых новых русских книгах увлечение подлинное. Интересные мысли о нравственных позициях некоторых русских писателей, деятелей культуры, как советских, так и зарубежных, можно обнаружить в записках Юрия Анненкова, близко знавшего многих из них, обладавшего большой наблюдательностью, человека высокой культуры, безупречной честности и порядочности. Несмотря на отрицательное отношение к Горькому в определенных кругах русской эмиграции. Горький, по словам Анненкова, ...был и остается большим писателем и великодушным человеком... Ни в коем случае Горький не мог быть провозвестником официальной формы искусства, выдвинутой государством коммунистическим или пролетарским... Идейную подчиненность он считал оскорблением длл человека. Рассказывая о Маяковском, о встречах и беседах с ним, о его трагической судьбе, также попреки негативному отношению к нему со стороны некоторых русских зарубежных писателей, Ю. Анненков замечает: Чувство дружбы и уважения к Маяковскому до сих пор живы во мне. Я никогда не скажу о нем ничего дурного. Интересные мысли об отношении художника к революции высказывает Ю. Анненков к главе о Борисе Пастернаке, который, по его словам. ,,.встретил революцию, как многие из нас художников, писателей, поэтов, людей искусства, как Александр Блок, как Сергей Есенин, как Владимир Маяковский, скорее фантастически, как стихийный порыв, как метель, как музыку... Он (впрочем, тогда еще далеко не один) решил героически остаться русским писателем на своей родине и творить, выражая свои собственные мысли, свои собственные чувства, не подчиняясь ничьей дирижерской палочке... Писатели, поэты, живописцы, композиторы, старавшиеся удержаться в Советском Союзе на внеполитических (или надполитических) позициях, были вскоре заклеймены кличкой внутренних эмигрантов. В книге приводится длинный список таких писателей, либо покончивших жизнь самоубийством, либо репрессированных.

Говоря о том, что Горький любил помогать писателям и никогда никому не завидовал. Ю. Анненков называет Евгения Замятина, Виктора Шкловского, Юрия Олещу, Валентина Катаева, к кому Горький относился с особой симпатией. По его словам, некоторые писатели вызывали в Горьком обраттные чувства. Так Эренбурга Горький называл пенкоснимателем.

Много споров за рубежом вызывал Алексей Толстой. Известно высказывание о нем И. Бунина, который, прочтя роман Петр Первый, написал его автору: Алеша! Хоть ты и ..., но талантливый писатель. Продолжай в том же духе. Многоточие в письме И. Бунина по сути дела дешифрует сам автор Петра Первого в беседе с Ю. Анненковым. Откровенность беседы наводит на мысль, что она подогревалась винными парами. Содержание беседы, как мне кажется, имеет отношение не к одному лишь Алексею Николаевичу, поэтому позволю себе привести выдержку из нее. Я циник, смеялся он. Мне на все наплевать! Я простой смертный, который хочет жить, хорошо жить и все тут. Мое литературное творчество? Мне на него наплевать! Нужно писать пропагандистские пьесы? Черт с ним, я и их напишу!... Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных республиканцами, ставшими марксистами и православными. Эта гимнастика меня даже забавляет. Приходится действительно быть акробатом.

Вряд ли одному Ю. Анненкову пришлись по душе подобного рода откровенные признания писателя в своей беспринципности, всеядности, в отсутствии каких-то устойчивых творческих, идейных и нравственных позиций, пафоса искренности, по выражению Г. Адамовича. Тем не менее, по словам Ю. Анненкова, ряд произведений А. Толстого ...независимо от политических нюансов, предписанных партией и правительством (социальный заказ), неоспоримые свидетельства очень крупного таланта их автора.

Задача исследователя заключается в том, чтобы распознать подлинную ценность художественного произведения, определяющуюся не только талантом, но и нравственными позициями писателя. Вряд ли можно рассчитывать на подсказку самого писателя в духе саморазоблачения Алексея Толстого, если верить их свидетелям.

Чашу страданий пришлось до дна испить россиянам, оказавшимся в изгнании. Литературная жизнь русской эмиграции отразила весь трагизм их существования, вылившийся в столкновении противоборствующих тенденций в общественной и литературной жизни. В развитии русской литературы, как известно, всегда большую роль играла идейно-литературная борьба, которая приобрела особую остроту среди русских писателей-эмигрантов, когда русская литература оказалась искусственно разделенной на две части. Речь шла о самой возможности существования литературы в изгнании, в отрыве от родины, от русских тем, от развивающегося языка, и прежде всего о возможности смены для обреченного на смерть