По материалам издания: Йованович М. Как братья
с братьями: Русские беженцы на
сербской земле // Родина.
- 2001. - № 3.

Перепечатано с сайта: "Русская эмиграция",
разработанного Центром по изучению русского зарубежья
Института политического и военного анализа

Одна страна - не из великих держав! - одна христианская страна, былая малая Сербия (которая приняла русских изгнанников как православных братьев-славян), явила высокий пример чести, братства, совести, благородства, исторической памяти и провидения грядущего

Иван Шмелев. Душа родины.

45 тысяч эмигрантов нашли приют в только что образованном Королевстве сербов, хорватов и словенцев (СХС, с 1929 года Югославия). Они прибывали пятью крупными волнами с весны 1919 и до осени 1921 года. В середине двадцатых число русских беженцев начало уменьшаться, и к 1941 году в Югославии их оставалось около 25 тысяч.

Изгнание элиты

Никогда в своей истории югославянские народы не переживали такого наплыва высокообразованных людей. Статистика показывает, что 13% русских в Югославии имели высшее образование, а 62% - среднее. По воле судьбы русские прибыли в традиционное аграрное общество - в тогдашней Югославии около половины населения не умело читать и писать. В каком-то смысле появление русских являло собой встречу двух культур.

Русские стремились осесть в восточной, православной, части Королевства СХС, население которой, по их словам, было дружески к ним расположено, и более всего желали поселиться в Белграде. Многие из них только в столице могли устроиться на работу, где были востребованы их знания. Поэтому несмотря на то, что общее число беженцев в Югославии постоянно сокращалось, в Белграде их количество росло, вопреки неоднократным попыткам властей законодательно ограничить русским эмигрантам возможность селиться в столице. В начале тридцатых годов уже треть всех русских, осевших в королевстве, проживала в Белграде. Из 30 тысяч человек таковых насчитывалось 9-10 тысяч.

Королевство СХС под влиянием короля Александра предоставило беженцам широкие возможности. Русский историк Алексей Кириллович Елачич особо отметил: "Русская эмиграция в Югославии живет весьма интенсивной русской жизнью. Но все-таки кажется, что нигде в мире она не одомашнилась столь сильно и не приросла к той почве, которая ее приняла, так, как в Югославии". Власти нового государства позволили русским открывать свои школы, больницы, библиотеки, читальни и книжные магазины, организовывать свои типографии, печатать газеты, журналы, книги. Простор для культурной деятельности и сохранения русской самобытности был широк. В 1933 году в Белграде был открыт Русский дом имени Императора Николая II, под крышей которого работали многие культурные и научные учреждения - от Русского научного института и Русского культурного комитета до Русской публичной народной библиотеки, Русского драматического народного театра и русско-сербской гимназии. Югославское государство активно принимало эмигрантов на государственную службу.

Культурный шок

Присутствие большого количества русских в югославском обществе наряду с особенностями, выделявшими их из окружавшей среды (прежде всего это язык - как русский, так и сербский с характерным русским акцентом), привело к тому, что одна сравнительно небольшая в масштабах королевства национальная группа и ее представители были заметны и легко узнаваемы. Выходившие в Дубровнике газеты сообщили об ужасе, постигшем местное население, когда оно в первый день нового 1921 года имело возможность наблюдать, как русские купаются в море и загорают, "как будто мы весной, а не среди зимы". А в мае 1921 года в Политическое управление в Герцег-Нови стали поступать жалобы от местных жителей, которые заметили, "что русские беженцы купаются полностью голые" и требовали от городских властей по причине "явного соблазна" "запретить купание без купальных костюмов". Теплый климат и вольные нравы, которые способствовали появлению первых нудистов Югославии, ненавязчиво обозначили первую встречу традиционного общества с новым и неизвестным. Особенный стиль жизни, которые эмигранты бережно сохраняли, повлиял на то, что современники их помнили, говорили и писали о них. Специфический русский дух нашел свое место и в литературе. В своем рассказе "Зеко" лауреату Нобелевской премии Иво Андричу удалось его передать: "Посреди лодки на веслах мужчина, на голове у него плетеная шляпа, кожа на руках обгорела и покраснела от солнца, а на корме сидит женщина в голубом купальном костюме, с совершенными, красиво вытянутыми ногами. Спасаясь от солнца, она раскрыла зонтик; должно быть, русская эмигрантка?"

Далеко не все, конечно, сводилось к мелким недоразумениям. Гораздо большее значение, чем столкновения различных привычек и стилей жизни, имела встреча представителей развитой культуры и искусства с отсталой средой, в которую они попали. В Белграде очень кстати оказались русские балерины, танцовщики, балетные педагоги: белградский Народный театр тогда не имел своего балета. Нечто похожее произошло в 1933 году, когда после эмигрантских скитаний в Белград прибыл профессор Георгий Александрович Острогорский. Исключительно благодаря ему Белград стал одним из самых известных центров по изучению Византии. Девять видных русских ученых первого эмигрантского поколения, которые в начале 20-х годов прибыли в королевство в пору творческого расцвета, благодаря своей научной деятельности и знаниям были избраны в академики Сербской академии наук и искусств (САНУ). Это А. Д. Билимович, В. Д. Ласкарев, Н. Н. Салтыков, Е. В. Спекторский, Ф. В. Тарановский, Ю. М. Хлитчиев, С. Х. Кульбакин, В. В. Фармаковский и Н. А. Пушин. После Второй мировой войны двое русских ученых К. П. Воронец и Г. А. Острогорский, уехавшие в эмиграцию юношами 17-18 лет, присоединились к своим старшим коллегам и также стали академиками САНУ. Уже в первый после массового прибытия беженцев учебный год (1920-1921) в Белградском университете работало 30 русских преподавателей. Это четверть от всех профессоров и лекторов, в то время как доля русских в населении королевства составляла всего-то 0,35%.

Остаться русскими и научить детей

Когда 21 марта 1920 года пароход "Константин" с эмигрантами оказался в Дарданеллах, находившиеся на борту еще не знали, куда они плывут. Только по выходе из пролива им сказали, что их ждут в Королевстве СХС. Тут же, на корабле, в водах Эгейского моря, группа энтузиастов организовала лекцию о новой стране. Десять лет спустя священник Петр Беловидов вспоминал: "Последним выступил профессор Плетнев, так, мне сказали, его зовут. С жаром убеждал он нас приложить все силы к воспитанию подрастающего поколения. <> И призывал к тому, что, как только мы разместимся в новой стране, необходимо открыть русскую среднюю школу, в которой наши дети смогут сохранить русское самосознание, свою веру, обычаи и упорным трудом закалиться для выполнения созидательных задач в России". 14 октября 1920 года открылась первая русско-сербская гимназия. В течение 25 лет, вплоть до 1945 года, аттестаты зрелости здесь получили свыше 1000 юношей и девушек. Более 120 русских и небольшая группа сербских преподавателей вели занятия. Среди них мы встречаем самые выдающиеся имена межвоенной югославской науки, профессоров университета. Это академик Антон Билимович, профессора Юлий Вагнер, Александр Доброклонский, Александр Погодин, Георгий Пио-Ульский, Владимир Чорович, Рашко Димитриевич

Власти позволили русским беженцам создать свою автономную школьную систему (в 20-х годах работало около 30 школ, затем их число сократилось вдвое). Деятельность русских школ, по замыслу русских педагогов, должна была воспрепятствовать отчуждению, денационализации и ассимиляции русских детей. В межвоенный период в королевстве существовало четыре типа русских школ: 1) специальные средние школы-интернаты (кадетские корпуса и женские институты); 2) классические гимназии; 3) основные начальные школы, и 4) так называемые школьные группы (формировавшиеся в местах, где русских детей было немного). Преподавание во всех этих школах велось по довоенным учебным программам, которые были частично соотнесены с традициями королевства.

Особенно выделялись школы-интернаты и гимназии. В Белой Церкви находились Мариинский донской девичий институт и Крымский кадетский корпус, в Новом Бечее - Харьковский девичий институт, в Стрнище, а затем в Билече и Горажде, располагался Донской кадетский корпус, в Сараево - Русский кадетский корпус, в Великой Кикинде работала русско-сербская женская гимназия. Первая русско-сербская гимназия с 1929 года разделилась на мужскую и женскую. Гимназии имелись также в Земуне, Новом Саде, Дервенте, Дубровнике и Панчево. Русские начальные школы были открыты в самых разных регионах королевства - в Белграде, Загребе, Земуне, Новом Саде, Панчево, Субботице, Вршаце, Великом Бечкереке, Врнячкой Бане, Княжевце, Заечаре, Сомборе и Герцег-Нови.

Генерал Шкуро продает газеты

В эмиграции оказалась пестрая людская палитра - от простых обывателей до ученых и деятелей искусства, от искренних патриотов до людей, склонных к авантюрам, от тех, кто попал за границу волею судеб, до большевистских агентов. Деклассированные генералы, герои гражданской войны становились сапожниками, уличными продавцами газет, таксистами, искренне полагая, что все это ненадолго - до следующей войны. Стыдливые юнкера превращались в первоклассных балетных танцовщиков, бывшие юристы начинали оперные карьеры Митрополит Антоний (в миру Алексей Храповицкий), глава Архиерейского синода Русской православной церкви за границей, был выдвинут на Поместном Всероссийском церковном соборе (1917-1918) одним из трех кандидатов на патриарший престол. О нем ходила легенда - якобы под влиянием знакомства с ним Федор Михайлович Достоевский писал образ младшего из братьев Карамазовых - Алеши. Владыка продолжил свою духовную деятельность в эмиграции вплоть до своей смерти в 1936 году.

Петр Николаевич Врангель также избрал Королевство СХС в качестве второй родины. В 1926 году он оставил свой Главный штаб в Сремских Карловцах и уехал во Францию, а потом в Бельгию. Умер Врангель 25 апреля 1928 года в Брюсселе в возрасте 49 лет. Согласно завещанию местом последнего приюта он выбрал столицу своей второй родины - Югославии. 6 октября 1929 года его останки были перенесены в Белград и здесь, на "участке русской земли" в русской церкви Святой троицы на Ташмайдане, захоронены.

Три участника свержения династии Романовых также оказались на югославской земле. Председатель последней Государственной Думы Михаил Владимирович Родзянко последние годы жизни провел в Королевстве, где и умер в 1924 году. Он похоронен на русском кладбище в Белграде. Василий Витальевич Шульгин, который вместе с А. И. Гучковым на станции Дно получил подписанный Николаем II акт об отречении, свои эмигрантские годы прожил в Белграде и Сремских Карловцах. В 1945 году его арестовали и депортировали в СССР. Последний главнокомандующий русской армией генерал Михаил Васильевич Алексеев умер 8 октября 1918 года, но семья, не желая хоронить его в советской России, перевезла его прах. Со всеми воинскими почестями останки Алексеева были захоронены на белградском кладбище. Сегодня его могила находится рядом с могилой знаменитого сербского полководца времен Первой мировой войны Живоина Мишича.

Но жизнь русской эмигрантской колонии определяли те, кто не выделялся, обычные люди, которые пытались как можно быстрее приспособиться к жизни в новой среде. Среди них было множество государственных чиновников, мелких ремесленников, служащих частных фирм, рабочих. Русские специалисты работали почти во всех югославских министерствах. В городской управе Белграда, например, насчитывалось свыше 130 эмигрантов, а в министерстве строительства их было более 260 человек и т. д. Русские врачи лечили людей по всей стране, включая самые отдаленные местности. Должность уездного врача в Сенице занимал Михаил Калугин, в Ораховце - Яков Шапиро, в Цели - Владимир Могильницкий и т. д. Русские довольно хорошо приспосабливались к новой среде, если речь шла о работе в культурных и научно-просветительных учреждениях, а также в отраслях, где требовался квалифицированный труд (инженеры, агрономы, архитекторы, врачи, конструкторы, летчики).

Однако нужда нередко заставляла беженцев заниматься и тяжелым физическим трудом - участвовать в строительстве дорог или лесозаготовках в Старой Сербии и Боснии, куда их направляло государство, или же наниматься в качестве поденных рабочих по хуторам и селам, где они находили работу сами. Существовала еще возможность заняться частным бизнесом, но открытие своего дела в незнакомой среде было задачей не из легких. Одним из самых успешных деловых людей стал владелец комиссионного магазина в Белграде Григорий Григорьевич Миткевич, не особо, впрочем, почитаемый в эмигрантских кругах и известный под кличкой "Гришка филантроп". Большинство русских охотнее открывали небольшие мастерские ремесленного типа, которые не приносили больших барышей, но и не подвергали своих владельцев значительному риску. К примеру, генерал Мельников открыл обувную мастерскую, а герой гражданской войны генерал Шкуро продавал газеты перед Народным театром, тем самым, на сцене которого блистали Нина Кирсанова, Яна Васильева, Елена Полякова, София Драусаль, Маргарита Фроман, Елизавета Попова, Анатолий Жуковский, Борис Князев, Евгений Марияшец, Михаил Каркаш, Федор Васильев и целый ряд других звезд родом из России.

Среди эмигрантов часто попадались авантюристы всех мастей: ложные бароны и графы, большевистские агенты, мелкие мошенники, люди, склонные к быстрому обогащению. Еще в 1920 году в Дубровнике группе русских удалось вытянуть деньги у венгра Михая Кароли, который сам в тот момент находился в эмиграции. Они были потрачены на открытие увеселительного заведения в центре города под названием "Стела-бар". Кароли при этом получил половину акций. Между тем постоянными посетителями ночного клуба стали его компаньоны, которые, как писал Кароли, "буквально лакали шампанское", поскольку спиртное им отпускалось бесплатно. По причине слабого оборота уже через несколько недель после открытия "Стела-бар" был закрыт, а деньги Кароли бесследно исчезли. Гораздо большую опасность, нежели мелкие аферисты, представляли крупные преступники. В августе 1924 года в гостинице "Ивич" белградская полиция обнаружила салон азартных игр и курильню опиума. Ворвавшись в отель, она арестовала его владельца Михаила Полубоярова и девятерых его подельников из русских. Однако процент нарушителей закона был весьма небольшим по сравнению с общим числом эмигрантов. Остальные беженцы выкручивались, как могли. После бегства из России и вплоть до своей кончины в Югославии жил генерал Петр Иванович Аверьянов - последний начальник Генерального штаба царской армии, который во время Первой мировой войны обеспечил Сербии кредит в 40 миллионов золотых рублей. По прибытии в Королевство он какое-то время работал в Государственном кадастре, затем преподавал математику в гимназии в Чуприи и, наконец, перешел на службу в Исторический отдел Главного генерального штаба в Белграде. Сразу же после выхода на пенсию в 1937 году он умер. Любопытно, что в число "русских беженцев" попадали этнические сербы и черногорцы, до революции осевшие в России. В Белграде, в отеле "Гранд", проживал композитор Тадия Борошич - автор Коронационного марша, исполненного во время коронации Петра I Карагеоргиевича в 1904 году. Кавалер ордена Святого Саввы, оставшийся к тому же без руки и почти ослепший, жил на грани нищеты, не замечаемый ни властями, ни обществом. Как русский беженец, в Королевство прибыл и сын известного черногорского воеводы Лазара Влаховича. Тогда же, в 1920 году, и в том же статусе русского беженца (хотя сам он всегда ощущал себя сербом и в 1918-м был даже сербским почетным консулом в Ялте), в Королевство приехал и Деян Суботич, сын поэта и политика д-ра Йована Субботича. Сразу же по прибытии он скончался от сердечного приступа в Загребе.

Трудности адаптации

Жизнь русских эмигрантов в новой среде была ограничена, с одной стороны, характерными особенностями, которые делали их непохожими на окружение, а с другой, самим окружением, его спецификой, возможностями и потребностями. Между этими двумя полюсами жил и действовал (или отправлялся дальше) русский человек, оказавшийся в Югославии.

Эмигрантская волна помогла русским и югославам лучше узнать друг друга. Как известно, в югославянском, а особенно в сербском обществе существовали традиционные понятия о России и русских, нашедшие отражение в подчеркнутом русофильстве большей части населения. С другой стороны, русские имели весьма туманное представление о сербах, Сербии и Югославии. Эти стереотипы, сформировавшиеся на базе исторического опыта, конечно же, не смогли выдержать испытания повседневностью, но они, по крайней мере в первое время, определили взаимоотношения беженцев и нового окружения. Высшие органы власти в Югославии подчеркивали, что наряду с гуманитарными соображениями они прежде всего руководствовались историческими причинами, делая акцент на связях России и Сербии во время первой мировой войны. Премьер-министр Никола Пашич заявил 25 января 1922 года на заседании Народной скупщины (парламент): "Мы, сербы, как и остальные наши братья (хорваты и словенцы. - М. Е.), до объединения с которыми нам удалось дожить, мы все благодарны великому русскому народу за то, что он поспешил спасти нас от гибели, грозившей нам, когда Австро-Венгрия объявила войну". Об этом в 1921 году говорил председатель скупщины и глава Государственной комиссии по делам русских беженцев Любо Стоянович: "Многие причины определяют наше поведение по отношению к нашим русским братьям. <> Здесь чисто человеческие чувства, здесь славянская солидарность, здесь - и это выше всего прочего - наш огромный долг перед прежним, и особенно нынешним, поколениями русских, которые и в старые времена, и в недавнем прошлом, и последнее время сделали столько добра нашему народу. Все это, вместе взятое, требует от нас, чтобы мы своих братьев не бросили и не оставили без помощи"

Русский человек столкнулся в Югославии с новым общественным окружением. С обществом, в котором имелись свои обычаи и потребности, менталитет, ограничения и разделительные линии. В новой стране на Россию вообще и на русского человека в частности смотрели различными глазами: в восточной ее части - с любовью и благодарностью за помощь, оказанную на протяжении веков, а в западной - с подозрением и трудно скрываемым неприятием, также порожденным опытом истории. На причины такого отношения к эмигрантам указывал профессор Радован Кошутич в 1922 году в докладе министерству просвещения по результатам инспекции русских кадетских корпусов, расположенных в Королевстве: "Россия обязала нас своей кровью, и теперь настало время возвратить часть этого огромного долга ее родным детям. <> Вот почему русские школы следует разместить в самых культурных центрах, населенных сербами, поскольку только серб знает, чем для него была Россия и что он ей должен (хорваты и словенцы почувствуют это позднее, когда глубже войдут в нашу историю и когда будут смотреть на свое прошлое другими глазами)". Но, несмотря на все надежды профессора Кошутича, различия в восприятии оставались, проявляясь особенно явно в повседневной жизни. Отношения с новой средой были весьма непростыми. Единое восприятие приютивших эмигрантов "братьев" быстро уступило место суровой реальности. Ее прекрасно описал С. Н. Палеолог в своем письме генералу А. С. Лукомскому в сентябре 1921 года: "Вне всякого упрека к нам относятся: высшее Правительство, духовенство, высшие классы интеллигенции и офицерства. Все они отлично понимают роль России для Сербии в прошлом и в будущем; в поддержке русских беженцев чувствуют свой долг и часто подчеркивают, что лишь по бедности своей Сербия так мало дает России. Однако и они не любят углубляться в воспоминания прошлого, когда Россия была благодетельницей Сербии

Средний класс: городские жители и торговцы совершенно равнодушны к русским, смотрят на нас, как на элемент, подлежащий эксплуатации, дерут с нас три шкуры (в особенности за комнаты) и всегда стараются заговорить о том, что сербы дают русским три миллиона. Чувства симпатии, но только на словах, и в единичных случаях на деле, со стороны представителей этого класса - явление почти исключительное. Селяки, с которыми нам мало приходилось иметь дело, относятся к нам добродушно, но с искренним недоумением, и постоянно спрашивают: "За что мы припутовали из России?"

Вместо эпилога

Самым тяжелым потрясением для всех русских, живших в Югославии, стала новая мировая война. В 1941 году старая идеологическая непримиримость привела некоторых в нацистский Русский охранный корпус в надежде попасть на Восточный фронт и бороться с большевиками. Но они остались в оккупированной Сербии в качестве подручных оккупантов. Другие, ведомые чувством патриотизма, в тот момент, когда Родина ("кто бы ею ни управлял") оказалась в опасности в результате нападения старых врагов - немцев, сформировали Союз советских патриотов и решили присоединиться к Народно-освободительному движению и КПЮ. Третьи, как лояльные граждане нового Отечества, повинуясь мобилизации, участвовали в скоротечной апрельской войне 1941 года. Отдельные беженцы были отправлены в немецкие лагеря, на подневольный труд. Несчастные русские священники Иван Княжев и Михаил Гутовский пострадали от усташей в независимом Государстве Хорватия. Но большинство беженцев остались в оккупированной Сербии, повинуясь судьбе и обстоятельствам. Они пытались хоть как-то уберечься от навалившихся на них трудностей.

В 1944 году на просторах Югославии появились бойцы Красной армии - той армии, с которой в свое время дрались многие из беженцев (или же их отцы и деды), и перед натиском которой они были вынуждены покинуть родину. Была установлена новая власть, идентичная той, что в СССР. Закрылись все эмигрантские учреждения: школы, библиотеки и даже больницы. Перестали выходить газеты. Русский дом имени Императора Николая II стал Домом советской культуры. Эмигрантская жизнь совсем замерла.

Многие решились на новый исход, стремясь обрести свое третье, четвертое, а то и пятое отечество. В Югославии осталось всего около 7 тысяч русских. Новый удар пришелся на 1948 год. Столкновение двух коммунистических партий и их лидеров снова сурово отразилось на судьбе невольных изгнанников. Последовали новые отъезды, преследования и высылки. В итоге тот специфический русский дух, который окрасил и обогатил межвоенный Белград, Сербию и Югославию, на долгие годы затаился в частных домах и в кругу друзей, в воспоминаниях и на старых фотографиях. Осталась русская церковь Святой Троицы на Ташмайдане, Иверская часовня (точная копия той, что большевики разрушили в Москве, и возведенная как напоминание о ней) и "кусок русской земли" - русское кладбище. Остались люди и их дела. А за ними - богатейшее наследие, целая ризница различных даров, которые в сербское и югославянское общество и культуру внесли русские люди