По материалам издания: Фортунато Михаил, прот.
Семьдесят лет жизни:
Несколько штрихов //
Соборный листок: Бюллетень
Лондонского кафедрального
собора. 2001. № 352, 354, 356, 357.

Перепечатано с сайта Сурожской епархии
Русской Православной Церкви
(Московский Патриархат)

19 мая 2001 г. исполняется 70 лет со дня рождения о.Михаила Фортунато. Будучи священником и регентом в Лондонском Успенском кафедральном соборе на протяжении вот уже более чем 40 лет, о.Михаил в свое время также был редактором "Листка". Редакция "Соборного Листка" от лица всех членов Сурожской епархии, любящих и почитающих о.Михаила, поздравляет его со знаменательным юбилеем и желает ему здоровья и "Многая Лета" на благо прихода и епархии.

Родители у меня были любящими и заботливыми. В их юности, до моего рождения, они пережили катастрофу Революции и коренной перелом в их жизни, связанный с отъездом зарубеж, на Запад. Чтобы оценить качество их жизни в целом, их духовный облик, а значит и то влияние, которое они имели на мою жизнь, я переношусь мыслию к последним дням их бытия на земле.

Должно быть, я в себе ношу не только их гены, но и личное духовное наследие каждого из них.

В последние свои годы мой отец тихо излучал какую-то внутреннюю радость, а умер он в день, когда причастился Святых Таин, в возрасте, которого я достиг сегодня, т.е. в семьдесят лет, на дому, в результате второго сердечного приступа. Он уснул вечным сном с молитвой праведного Симеона на устах. Кончина его была благословенная. Для меня же это глубокое потрясение, которое я пережил с его смертью, способствовало моему внутреннему созреванию.

Моя мать, с ее сильной, требовательной натурой, умерла в возрасте восьмидесяти семи лет, до конца независимая. Когда мне уже было двадцать три года, она развелась с отцом и вышла замуж за человека, которого мы полюбили и глубоко уважали; для нас он был - "дядя Лева". После его смерти мать постриглась в монашество. Ее посмертный прекрасный облик навсегда остался в моей памяти. Такой я ее помню, лежащей в гробу: тонкие, правильные черты ее лица сосредоточенно и спокойно выражали внутренний вечный зов.

Из трех сыновей в семье, я - старший. С Володей мы были чрезвычайно близки; при разнице в возрасте менее, чем два года, мы росли почти как близнецы. Родились мы оба в Париже. Счастливым ли было наше детство?

Вопреки всегдашней нищете в детстве и отрочестве, вопреки и шероховатости отношений между отцом и матерью, которую мы невольно замечали, да - оно было счастливое. Mама водила нас гулять в лес, где с детской впечатлительностью я впервые пережил восторг от красоты Божией природы.

Сидя за швейной машиной, мама исподволь научила меня считать до 150-ти по ее сантиметру, когда мне еще пяти лет не было. Учила она меня и многому другому. Когда нас послали в начальную школу, мать научила нас защищаться кулаками на случай, если нас будут притеснять мальчики побольше. Отец, если возвращался с работы пораньше, любил нас купать, а мы заставляли его рассказывать о множестве автомобильных авариях, в которых, в нашем воображении, он не мог не участвовать в тот день на парижских улицах. Но самый глубокий след он оставил в нас тем, как он молился с нами перед сном.

Он не учил нас молитвам, а когда мы в кроватках становились на колени перед образом, сам обращался к образам и молился как бы за себя, тем самым указывая на Бога, в том приблизительно смысле, как и Божья Матерь на иконах указывает жестом на Христа Бога. Благодаря нему, по его примеру, я с ранних лет испытал живую веру в Бога.

Наша школа вначале представилась нам обаятельным заведением. Мне повезло со способностью к языкам, и в других предметах я тоже преуспевал, в арифметике, географии, и постоянно достигал первых мест в классе. Я ясно помню радость процесса познавания, помню и новое чувство дружбы с мальчиками в моем классе.

Когда разыгралась война в 1939 г., отец вступил во французскую армию, а по возвращении отправил двух старших сыновей - меня с Володей - учиться в закрытое учебное заведение, не в обычное, а в настоящий русский "Кадетский Корпус" на окраину королевского города Версаль, для того, "чтобы нас подготовить к служению Родине, когда вернемся в Россию". Мог ли он знать в 1941 г., что пятьдесят лет спустя, в 1991 г., я начну преподавать в России, обогатившись еще в отрочестве свободным знанием языка и чувством преданности стране моих отцов? Однако эти военные годы - мне было лишь 10-13 лет - я прожил трудно, без любви.

Вдали от дома я рос в грубоватом мире. Однажды в одну из бомбардировок Парижа погиб мой одноклассник, с которым мы сидели за одной партой, и меня с другим мальчиком воспитатель возил на похороны, где, помню, глубоко пережил горе его родителей. Из-за недостатка в продовольствии я, как и многие мои сверстники, постоянно испытывал чувство голода. Учеба от всего этого сильно страдала. Прожив таким образом неспокойную юность, с трудом сдав последние экзамены на аттестат зрелости, я, наконец, вышел в жизнь со вздохом облегчения.

Oсенью 1951 г. я поступил студентом в Свято-Сергиевский Православный Богословский Институт в Париже. Тут впервые мне открылось, что умственное познание и вера во Христа не отделены друг от друга (как это мне представлялось во все среднее образование), а наоборот, составляют единое целое в жизни. Под водительством моих учителей я сознательно полюбил Бога и глазами зрячей веры стал узнавать вокруг себя святость жизни. Стяжание человеческой зрелости еще было "за горами", но начатки будущей личной цельности уже где-то намечались, и все это благодаря замечательной школе. На первом ее этаже располагались лекционные комнаты и библиотека, на втором помещался храм, и то, что я познавал внизу, я ежедневно переживал наверху в молитве на клиросе: любовь к Богу и мысль о святости жизни.

В эту эпоху моей жизни врожденная музыкальная стихия, давно уже властно дававшая о себе знать, нашла себе место и успокоение в православном богослужении. Я набирался знанием молитвенных текстов, а также опытом уставных распевов и хорового репертуара. Хор Богословского Института регулярно ездил заграницу в Швейцарию, Голландию, Великобританию с концертной программой с целью сбора средств на Институт. В 1952 г. так случилось, что в одну из поездок в Лондон я познакомился с двумя церковными деятелями, которые впоследствии должны были сыграть решающую роль в моей судьбе. Это были настоятель русского храма отец Антоний (наш теперешний Митрополит) и его регент, ставший впоследствии моим тестем, Михаил Иванович Феокритов.

Окончив Институт, я, будучи гражданином Франции, отправился призывником отбывать военную службу в армии. Это привело меня в новую военную обстановку, я оказался участником войны в Алжире. В течении нескольких месяцев муштровки, прививки дисциплины и обучения военным наукам, я осознал в себе удивительно крепкое здоровье и почти беспредельную выносливость. В плане здоровья я никогда больше не чувствовал себя лучше, чем тогда. С другой стороны, вместе с товарищами и подчиненными (к концу службы я был в чине младшего лейтенанта и командовал взводом) я не раз доходил до состояния полного изнеможения в результате длительных оперативных походов по гористой территории Северной Африки, имея военное снаряжение в мешке за плечами, неся в руке тяжелое ружье, с заданием окружить и поймать группу партизан. Так, проходя местность под лучами знойного солнца, пересекая деревни, где под взором Всевышнего, ютилось в палатках кочевое население гордых Берберов с их мусульманской, а прежде Византийской, древней культурой, проходя их шумные рынки, я наблюдал картину жизни и сравнивал ее с картиной, врезавшейся в память во время паломничества во Святую Землю, тысячей обездоленных палестинских арабов, ютившихся в лагерях для беженцев, в рванных палатках, без будущего. Я еще ходил в военной форме накануне демобилизации, когда встретился с Мариамной Михайловной. Сорок один год прошел со дня нашей свадьбы, и за долгие благословенные годы, нами прожитые, мы только можем благодарить. Нас венчал отец Евфимий, любимый, уважаемый старец с проникновенным пониманием жизни и любовью к человеку, которого я часто навещал в его скиту близ Парижa еще в студенческие годы. Мариамна Михайловна и я желали построить свою совместную жизнь. К тому времени в Лондоне отец Антоний стал епископом и, как Экзарх Московского Патриарха, разъезжал по многим странам. И вот в один из своих приездов во Францию он у нас остановился на два или три дня. Это было в Лионе, городе, процветавшем в Римские времена, и известном по мученику-епископу, святому Иринею Лионскому. В прохладе дня на холмистых высотах на краю города, сидя на верхних ступенях древнего римского амфитеатра, мы втроем размышляли. Внизу перед нами, по берегам двух извилистых рек, расстилался суетливый город, а вдали, на далеком восточном горизонте, виднелись снегом покрытые вершины альпийских гор. Позади нас, через наши головы, закатное солнце бросало на пустую сцену и на широкую панораму свои догорающие лучи.

Владыка Антоний изложил свое предложение нам перебраться в Англию. В этом приглашении заочно участвовал и отец Мараимны Михайловны, который предлагал мне стать его помощником при хоре и заменить его, когда ему станет не под силу вести хоровое дело. Он уже перенес несколько сердечных приступов. Более того, Владыка Антоний призывал нас участвовать в его пастырском деле созидания Церкви Христовой. Мы переехали в августе 1962 г., и так случилось, что в первое же воскресение в послании апостола Павла, прочитанном на Литургии, фигурировало его горячее приветствие из Коринфа к прибывшим к нему: "Я рад был прибытию Стефана, Фортуната …", а после окончания службы к нам подходили новые наши друзья и с юмором поздравляли с тем, что мы, оказывается, на очень хорошем счету у "апостола языков".

Переезд из Франции, где я провел первые тридцать лет жизни, в Англию оказался значительным водоразделом. Во французском обществе секуляризация была фактом гражданской жизни и школьного образования со времен Революции 1789 г. Однако переезд сюда мне показал, что Англия, наоборот, осталась во многом христианской страной, где евангельские заветы живут и исполняются в ежедневной жизни людей. И я полюбил страну за это. Это положение пребывает и на сегодня. Не то, что христианство открыто исповедуется большинством, но уважение, терпимость и простая доброта к своему ближнему являются нормой жизни народа в целом. Добавлю еще ту подробность, что один из моих прапрадедов с материнской стороны был англичанином (его звали Петр Петрович Шмидт, родной дядя "Лейтенанта Шмидта"), а жена его - шотландкой (девица Хартуел, из благородных). Несмотря на то, что я покинул родных и друзей, и оставил налаженную жизнь, я почувствовал здесь себя как дома. Конечно, мне надобно было всему еще научиться, и я приложил к этому все усилия и приступил, во-первых, к изучению языка.

Но приехал я не с пустыми руками. Несколько месяцев перед тем, как мы покинули Францию, Английский кружок, который Владыка Антоний собрал из новообращенных англичан в середине 1950-х годов в Лондоне, обратился ко мне с просьбой переложить несколько английских богослужебных текстов на русские церковные мелодии. Мы оба засели за работу. Мариамна Михайловна, с ее прекрасным музыкальным слухом, произносила английские слова, выделяя их интонацию, и сообща мы написали обработки нескольких песнопений, которые доселе с успехом исполняются в Соборе. Это - "Достойно есть яко воистину" на 6-й глас, "Ангел вопияше Благодатней" Валаамского напева, "Пасхальный канон" на 1-й глас. Я стал понимать, что во мне таится способность, о которой я до тех пор не подозревал, чувствовать язык другой культуры и творчески сочетать его с богослужебныи распевами. С тех пор эта миссионерская способность применять традиционную русскую церковную музыку к английским богослужевным текстам мне послужила доброй службой во все последующие годы в моей работе при соборе по созданию репертуара православной церковной музыки.

Я всегда любил Бога - смутно в детстве, интуитивно в юности, "смотря в тусклое стекло" во взрослый период жизни. Много раз, увы, я грешил против Него, забывая Его или пренебрегая Его голосом в пучине жизни. Однако всякий раз чудесным образом Он возвращал меня к Себе. В течении всех этих семидесяти лет, слепо, неразумно я инстинктивно выставлял самого себя в любом деле, не зная - как Бога поставить в центр личного поведения. Постоянной борьбой было - воспитание естественных инстинктов. И все же за несколько месяцев до нашего переезда в Англию, когда мне было около тридцати лет от роду, произошло одно событие, которое меня так сильно потрясло, что мое восприятие жизни изменилось. Однажды вечером я молился, стоя перед Его иконой, и Христос внезапно стал живым, как будто Он прошел через запертые двери и стоял передо мной. Смотря в Его лик, я почувствовал неизмеримую Его доброту в глубинах моего сердца. Слов нет, чтобы описать то, что произошло, но тогда я понял, что Он - мой пастырь, и что Он больше никогда меня не оставит.

Долгое время я не говорил никому об этом видении. Оно было настолько неожиданным и чудесным, что поначалу мне казалось, что оно уникально. Я теперь прожил дольше, был священником более тридцати лет, наблюдал множество жизней вокруг себя, и я знаю, что есть многие, кому давалась благодать и опыт живого Бога. С того дня я тоже знаю с уверенностью - насколько прекрасно быть Христовой "овцой". Мое пастырское отношение к людям с тех пор окрашено этим опытом. Мне кажется, что встреча с Единым Первосвященником уберегло меня от крайностей клерикализма.

Моя работа регента началась как только мы приехали в Англию летом 1962 г., и продолжается она до сего дня. Поначалу я состоял помощником Михаила Ивановича Феокритова, затем стал его преемником накануне Рождества 1965 г., когда он ушел на покой в следствии болезни сердца (умер он в январе 1969 г.). Затем потребовалось прожить целых семь лет перед рукоположением в декабре 1969 г. Эти семь лет послужили мне подготовкой к священническому служению на английской почве. Эти семь лет я проработал в качестве преподавателя университета, сперва в Оксфорде, затем в Университете Восточной Англии в городе Норич (Norwich), в постоянном контакте с молодыми студентами. Это были значительные годы в сознании общества: вихрь шестидесятых, время Битлов, студенческие брожения 1968 г., первый человек на луне, мучительные споры о смертной казни. Повысилось тогда мое знание языка, расширилось и восприятие британской культуры. Поощряемый сначала доктором Николаем Михайловичем Зерновым, а затем под руководством профессора князя Димитрия Дмитриевича Оболенского я защитил диссертацию и получил богословскую степень бакалавра Оксфордского Университета.

Со своей врожденной щедростью Митрополит Антоний предложил мне самому назначить день моего рукоположения. Я назвал воскресение 28-е декабря 1969 г., день памяти святителя Стефана Сурожского, нашего епархиального покровителя. Владыка мне говорил, что некоторые активные прихожане, говоря с ним о нужде в священнике ему в помощники для Лондонского прихода, указывали на меня, как на кандидата. Я эти слова принял с благодарностью, как своего рода избрание со стороны видных представителей общины. Во время Божественной Литургии, на которой я был рукоположен, когда меня подвели к святым вратам, Владыка Антоний сказал мне несколько слов наедине в качестве поучения: чтобы в первую очередь я служил Господу Христу, чтобы (исключая тайну исповеди) я разделял путь священства с Мариамной. О служении Христу выше всякого служения я уже имел некоторое понятие, но вторая часть его совета была нова для меня, т.к. я еще не знал священнического служения. Она возбудила во мне неожиданную радость. Я понял, что Божья благодать, которую я испытывал уже десять лет в таинстве брака, и которая меня ожидала в таинстве священства, что эта благодать - неделима, последовательна, реальна, гармонична. Это сознание дало мне новый толчок - еще сильнее любить Бога. Владыка Антоний знал, как воодушевлять людей, как вкладывать в них доверие и прочное направление для жизни, как находить себя, свою глубинную сердцевину. Эта редкая в нем способность происходит от его убежденности в правде Евангелия, его самоотверженной преданности Христу, его доверия к Богу, как и Бог доверяет человеку. Как истинный врач, Владыка исцеляет сердца, возвращает к жизни несчастного. И это происходит в нем благодаря исключительной сосредоточенности на человеке и незыблемой уверенности в нем. Нередко его помощь сопровождается и известной мерой здорового и доброго юмора. Я это видел вокруг себя, я испытал это и на себе. Владыка умеет с одинаковой искренностью говорить с царем и нищим.

В те годы Владыка Антоний мне представлялся человеком исключительных способностей, устремленным на созидание Церкви согласно своему высокому видению. И эта Церковь на наших глазах возникала его трудами в пределах епархии. Многие его уважали и почитали, и не только в кругу его пасторского попечения, но и за пределами епархии, в среде деятелей западных Церквей, где его слово широко звучало, и в Русской Церкви, которую он регулярно посещал и где был одним из кандидатов в Патриархи всея Руси. Такова была моя "первая" встреча в Митрополитом Антонием. Последовав ему физически из Франции в Англию, я теперь был готов идти за ним и на церковном поприще.

Вторая моя "встреча" с ним не оказалась неожиданностью. Я знал, что в работе, на протяжении следующих годов, мое отношение к нему получит новую глубину, новое развитие, я приобрету новое понимание его, как человека. В его отношении к внешней реальности мне представились два одинаково возможных подхода. Эти отношения уже наличествовали в его поучении, данном мне в день рукоположения. С одной стороны, он учил о всеобъемлющей жизни, о всеобъемлющем действии Бога в мире, где все объединяется в Его любви. Священство и брак в моей жизни - едины; Христос есть жизнь и оправдание как царя, так и нищего; Он судит верующего и неверующего, и пришел спасти всех; наша Церковь есть родной дом безраздельно для англичан и для русских; в жизни нашей общины (кроме таинства причастия) участвуют как православные, так и не-православные супруги и друзья, приветствуются и посетители; грудные младенцы и дети - такие же члены Церкви как и все взрослые, и т.д., и т.д.

С другой же стороны, Владыка Антоний обладает и пользуется уникальной способностью сосредоточиться на одном человеке, исключив все остальное. Это не есть чисто умственная способность ученого слушать и осознавать содержание какого-нибудь понятия; это в нем талант непосредственного общения с живым человеком, способность к интимности столь глубокая, что ничто не может сравниться с ценностью человека, которому Владыка в тот момент отдал свое внимание. Душевный огонь наполняет такую встречу, и это чувство, которое нельзя забыть.

Наблюдая и на себе переживая эти два - на вид противоположные - предрасположения Владыки к человеку, к событиям, я однако убеждался, что он во всех случаях оставался последовательным, верным в корне своим глубоким убеждениям и видению правды. На один и тот же вопрос, однако, он мог отвечать по-разному, в зависимости от контекста, который видится ему как наиболее реальным, жизненным. Признаюсь, что не раз неожиданность его решений приводило меня в глубокое недоумение.

Вспоминая первые годы своего служения в Лондонском приходе, я считаю, что самая трудная задача, которую Владыка передо мной ставил, заключалась в требовании самостоятельности решений. Поясню. Пути к укреплению характера, к развитию душевных способностей я должен был находить без помощи заученных рецептов, преподанных мне в прошлом. Это исключало опыт моих прошлых учителей, мною уважаемых и любимых. Я знал в принципе о неприязни Владыки Антония к семинарскому образованию, и это накладывало тень на Богословский Институт, в котором я получил свое образование в Париже. Мое отношение к Преданию должо было стать осмотрительным, вдумчивым, лояльным к обеим сторонам - Владыке и Институту. Я должен был научиться быть подобным "хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое" (Мф.13:52). Далее, в эти ранние годы Митрополит Антоний мне однажды объявил, что церковное пение, как звучание, ему по существу не по сердцу, и что он только сжился с ним как с необходимым элементом Предания. Признаюсь, начинать регентское служение при таком отношении моего начальника мне показалось очень нелегко. Однако, много времени спустя, Владыка мне поведал, что он теперь слушает пение и молится вместе с пением. Я почувствовал, что моя деятельность отныне стала оправданной, но промежуточные годы остались в памяти как горькое испытание.

Наряду с требовательными условиями, какими я их себе представлял (они описаны в 3-й части), Владыка Антоний предоставлял мне значительную свободу во всех моих начинаниях. Я старался учиться на его примере. С большим усердием я приступил к исполнению различных задач, которые предо мной стояли. Посещая престарелых прихожан нашего прихода, я получил первый священнический урок. Многие из них были немощны, неспособные отлучиться из своего дома; но они часто обладали редкими христианскими добродетелями, такими, как способностью молиться и любовью ко Христу и Церкви, которые чудесно окрашивали их общение со мной. С.В.Фракман обладала необыкновенным внутренним миром, мне представлялось, что в ее малюсенькой комнатке она жила со Христом. М.С.Dunlop с ее бесстрашным расположением уверяла меня, что загробная жизнь - это, как бы, новое жизненное приключение. З.В.Коренчевская до своей болезни помогала мне в роли "диакониссы", навещала престарелых, с ними дружила и всячески им помогала. Когда я посещал старых прихожан, я привозил причастие, и они причащались на дому. Трудность этих посещений заключалась в том, что они были разбросаны по всему Лондону. Многих из них - число их превосходит сотню - я похоронил, часто в полном одиночестве, и утешаю себя теперь мыслью, что имею множество друзей у Бога на небе.

С самого начала моего служения Владыка Антоний поручил мне работу с детьми, к которым я всю сознательную жизнь питал особое отношение и любовь. Тогда как старшие прихожане были почти все русские, дети прихода говорили по-английски. Их родители были промежуточным поколением в общине, либо обращенные в православие англичане, либо русские (или полурусские), избравшие английский стиль жизни.

Перед приходом стояли две большие задачи: во-первых создать православное обучение веры для детей на английском языке, во-вторых, создать богослужение на английском. Митрополит Антоний еще в 1969 г. опрашивал приход относительно возможности введения английских служб; прихожане отнеслись благожелательно к этому предложению, и вскоре начались у нас богослужения на английском языке, сперва раз в два месяца, затем и раз в месяц. Я тогда проводил многие и долгие вечера за столом, сочиняя музыку для этих служб, применяя наши исконные мелодии к новым текстам, а на спевках обучал хор произносить непривычные в храме и чужие на слух гласные и согласные, ударения и фразы. Моя задача состояла в создании английского репертуара по модели русского традиционного репертуара гласов и композиторских сочинений, узнаваемый как православный, но звучащий по-английски. Одна из ранних записей нашего хора с духовенством и есть Божественная Литургия на английском языке.

Много есть разных способов описания православого воспитания детей. Скажу так: цель православного воспитания - способствовать тому, чтобы дитя, получившее благодать Крещения после рождения, когда достигнет возраста, знало, как жить согласно учению и примеру Спасителя, телом, душею и духом. Юный человек приобретает христианский облик и душевное содержание через внутреннее созревание, и приобретается это в контексте семьи и школы. Потому, когда шел разговор о церковной школе, я решительно рассматривал детей в кругу их семьи, так как именно в семье дети естественно впитывают окружающую реальность и, следовательно, христианскую веру.

Я полностью соглашался с наказом Владыки учить детей непринужденно, как это может происходить в семье, а не по предписанной программе, ведь первичная цель обучения - передать и внушить ребенку любовь Христа. Несмотря на то, что учитель знает гораздо больше ребенка в силу своих лет, педагогический подход все-таки должен предусматривать постоянный обмен опыта веры между учителем и учеником. Ребенок тогда свободно приходит к вере, к той вере, которую Господь уже вложил в его сердце. Такова благодать Крещения, когда Святой Дух вселяется в нас прежде, чем мы это осознаем. Я верил, что родитель является природным учителем для ребенка, и потому изо всел сил старался навещать их в их домах, т.к. встречаться лишь в храме казалось недостаточным. Я старался присоединить родителей к цельной церковной жизни и к церковному воспитанию их детей.

Я уже упоминал, что пожилые прихожане жили разбросанно по всему Лондону. Конечно, то же было с семьями. Ни я не был способен всех до одного объехать, ни они не могли придерживаться регулярного посещения храма и церковной школы. Мы постоянно составляли и меняли расписание уроков, искали несуществующего идеала. Год собирались по субботам, в другой год меняли на воскресение, то раз в месяц, то два, то три. Никак не удавалось собрать детей вместе, и регулярно.

Одно "идеальное" решение существовало, но необычное, и которое трудно было бы применить в жизнь. Такое решение - дружба. Дети естественно играют вместе, подражают друг другу, нуждаются в общении, легко находят себя в кругу себе подобных (конечно, со множеством оговорок). Если можно создать обстоятельства, где возникли бы узы дружбы между православными детьми, то тогда возникнет в них тяга друг ко другу, и появится перспектива образования. Я стал думать о возможных путях заинтересовать детей, расчитывая, что за детьми пойдут и их родители. Кстати, созданные еще в 1974 г. Епархиальные летние лагеря уже преуспели в этой цели. Несколько лет до этого мы с Мариамной Михайловной устраивали встречи для молодых взрослых у себя при храме по вторникам, когда пели вечерню, а затем за горячим супом обсуждали насущные вопросы. Через десять лет некоторые среди этих молодых взрослых сами обзавелись семьями.

Я обратился к Владыке с идеей такой педагогики веры. Когда он меня спросил - как я предлагаю осуществить эту педагогику, я изложил ему план устраивать раз в месяц в приходском доме Божественную Литургию, на которую будут приходить семьи с детьми, их крестные. Она будет происходить одновременно с Литургией в Соборе. После богослужения все будут собираться в нижнем зале на общий завтрак, затем будут проводиться уроки Закона Божьего для детей по группам и встреча родителей, и в заключении будут организованы игры для детей. Вся эта программа закончится к 2 часам дня. Владыко одобрил этот план и добавил, что никто в Соборе не должен противиться этой идее, т.к. в любом городе бывает более, чем один действующий храм, куда люди ходят. Мы назвали это мероприятие "Семейные Литургии", которое не мыслилось отделенным от Собора, а скорее плодом, духовным развитием его богатой жизни.

Отклик со стороны семей был благоприятный и, в зависимости от времени года, посещаемость колебалась между 40 и 60 присутствующих и достигала 80-ти, когда храм наполнялся до отказа. От времени до времени я рассылал семьям расписание, основные усилия уходили на успешное проведение дня. Пение службы держалось на Мариамне Михайловне и Jane Collingridge, к которым присоединялись дети с голосом. Eddie и Joyce Roberson устраивали столы и занимались завтраком. Родители приносили походную закуску. Два или три учителя занимались с детьми, а я проводил беседу с родителями (Владыка Антоний один год приходил и объяснял богослужение).

Реакция прихода оказалась смешанной, сбивчивой. Одни видели в семейных Литургиях рост прихода, обещание будущего развития, другие видели в них угрозу единству общины. Некоторые видные члены прихода мне говорили, что новое мероприятие они считали одним из лучших и самых дальновидных предложений за многие годы и посылали туда своих детей. Большинство родителй отозвались положительно. Однако в приходе, к своему недоумению, я почувствовал подспудное противление семейным Литургиям. Парадоксально, но одно определенное слово Владыки Антония как будто тоже повлияло в отрицательном направлении на общественное мнение в Приходе. Целый ряд людей в приходе заинтересовались тем, что предполагается новое начинание в приходском доме и хотели побывать на семейных Литургиях. Но Владыка им отказал в этом, советовал не ходить, объяснив, что мероприятие должно тщательно охраняться от помех, что оно должно создаваться самостоятельно, без постороннего вмешательства.

Услышав эту аргументацию, я впоследствии стал сомневаться в ее правильности, исходя из крепкой веры, что строить надо на принципе общения, а не разобщения. Своим советом Владыка хотел мне предоставить свободу действий, но по-моему, он содействовал тому, что участие Собора в нашей инициативе не состоялось. Семейное начинание оказалось за бортом главного корабля. За восемь лет существования семейной Литургии староста прихода, например, ни разу ее не посетила. Я думаю, что недоверие со стороны Собора по отношению к этой инициативе с самого начала оказалось той причиной, которая послужила решению Владыки Антония в 1998 г. прекратить семейные Литургии.

Это был долголетний проект, в котором я постарался построить основы православного образования для детей нашего Прихода. К моему горю, он не состоялся. Неуспех этого проекта обнажил также отсутствие согласия среди духовенства. Более того, я усматриваю в этих событиях проявление определенной недальновидности. Наш собор и его община за последние двадцать лет вырос чрезвычайно, как численно, так и в материальном благополучии. Рост принес с собой сложность, которая сегодня ставит перед приходом трудно преодолимые задачи. Многие среди нас сознают эту очевидность. Но если бы мы со всей серьезностью отнеслись к мудрому замечанию, сделанному Владыкой в 1980 г. относительно того, что "во всяком нормальном городе действует как правило более, чем один храм", и если бы община не проявила в то время оппозици к необходимым переменам вообще, мы бы сегодня были лучше подготовлены к новому вызову времени.

Если бы вместо недоверия к семейным Литургиям в восьмидесятые годы были бы проявлены любовь и открытость, то это светлое и многообещающее движение за десять лет выросло бы достаточно и к 1990-му году приобрело бы характер цельной общины (целый ряд которых существует в Епархии) и превратилось бы в независимую веточку-приход, отпочковавшуюся от родного Собора. Собор пребывал бы тем, чем он всегда был - кафедрой правящего епископа, храмом двуязычного прихода, но не столь многолюдного, каким он стал сегодня, имеющим качественный хор. Рядом с ним существовал бы новый, молодой, но растущий в ответ на требование того времени несомненно англоязычный приход. Такой англоязычный приход сегодня крайне нужен в Лондоне, и по времени он нужен был как раз в те 1980-е годы, когда наши летние лагеря начали сильно развиваться и воспитывать сознательную православную молодежь.

Больше того, с приобретенным опытом создания первого в Лондоне англоязычного прихода, мы оказались бы подготовлены и к мысли и задаче создания к 2000-му году, т.е. к тому времени, когда появились в Англии многочисленные православные из Восточной Европы, прихода русско-говорящего.