© о. Ростислав Колупаев, Москва

КАТОЛИЧЕСКИЕ ОБЩИНЫ ВИЗАНТИЙСКОГО ОБРЯДА И РУССКАЯ ДИАСПОРА

КАНОНИЧЕСКОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

«Harbin (20 maggio 1928), Cina. Ordinario per i Russi di rito bizantino slavo e per tutti i fedeli di rito orientale: Monsig. Fabiano Abrantowicz, dei Chierici Regolari Mariani; nom. 31 magg. 1928 (Residenza: Harbin, Staro-Harbinskoe ch., 78 (97); Matsia-kou)»[1], - Annuario Pontificio.

Появление первого харбинского русского католического прихода, посвященного святому князю Владимиру – крестителю Руси, считается началом организованной церковной жизни католиков византийского обряда в Китае. Его первым настоятелем был протоиерей Иоанна Коронин. Затем, в этом приходе, некоторое время служил временный священник, присланный из Пекина, которого сменил, присоединенный из православных, бывший харбинский клирик отец Захарий Ковалев, паства увеличивалась, дела прибавлялись, появилась перспектива миссии. Из русской эмигрантской прессы тех лет узнаем о том, что в Харбине еще до учреждения Экзархата в мае 1928 г. присоединился архимандрит Николай Алексеев, иерей Захарий Ковалев и диакон Георгий Гиц[2]. В общение с приемником апостола Петра, русских священников в Китае, принимал нунций Святого Престола монсеньер Келсий Костантини (Celso Costantini) [3].

Апостольским Престолом, дела, связанные с обращением русских к Вселенской Церкви были поручены ведению Комиссии «Pro Russia», которая, изучив имеющиеся сведения, принимает решение об учреждении отдельной структуры.

Итак, читаем о том, что епархия учреждена 20 марта 1928 г., когда «был организован ординариат… с пребыванием курии в Харбине»[4]. Управляющий назначен 31 марта 1928 г., им стал архимандрит Фабиан Абрантович. Харбинский печатный источник характеризовал его, как русского по национальности, горячего патриота: «Объединить русских католиков на Дальнем Востоке в епархию, назначив 31 марта 1928 г. управляющим ее – русского по национальности, горячего патриота – доктора богословия и магистра философии, монаха ордена Марианов в Белоруссии, архимандрита о. Фабиана Абрантовича»[5].

Официальный церковный источник сообщает, что каноническая структура правильно именуется: «Esarcato Apostolico»[6], таким образом, в Харбине появляется второе по времени, самостоятельное административно-каноническое образование, призванное нормализовать духовную жизнь россиян в соответствии с традициями, так называемого синодального обряда.

Официальная информация, содержащаяся в «Annuario Pontificio», цитата из которого, приведена в качестве эпиграфа к настоящему разделу, в переводе на русский язык, гласит: «Харбин (20 марта 1928), Китай. Ординарий для русских византийско-славянского обряда и для всех верующих восточного обряда: Владыка Фабиан Абрантович, из клириков регулярных мариан, утвержден 31 марта 1928 (Резиденция: Харбин, Старо-Харбинское шоссе, 78 (97); Маньчжурия)». Латинское слово «ordinarius», в данном случае соответствует греческому «hierarcha», которое на русский язык следует переводить как «правящий иерарх». Таким образом, юрисдикция иерарха распространялась не только на верующих россиян, но и на верующих греко-католиков украинцев, придерживающихся собственного славяно-украинского обряда и на армяно-католиков, общины которых имели место быть в Маньчжурии.

В биографии отца Абрантовича читаем: «в июне 1928 года и приезжает в Рим, где на специальной аудиенции встречается с папой Пием XI. Получив апостольское благословение на тяжелую миссионерскую работу, выезжает в Харбин уже в августе того же года»[7]. Отец Фабиан отплыл из Европы морем, совершил длительное путешествие и прибыл в Харбин 6 ноября 1928 г.

Один из русскоязычных католических источников назвал возглавителя новой епархии «епископом», очевидно, по недоразумению или по неточности информирования, или же выдавая желаемое за действительное: «…возведен в сан епископа и назначен Папою викарным епископом в Харбин…»[8].

Для размещения самого епархиального управления и других служб русским католикам в Харбине были переданы здание католической миссии, здание колледжа при монастыре сестер урсулинок и приют для девочек сестер францисканок в Старом Харбине[9].

Местные китайские властные структуры и общественность, в целом, благосклонно отнеслись к новому учреждению, ценя в первую очередь, образовательные и социальные программы, которые пользовались у местного населения большой популярностью. «Маньчжурские государственные власти относятся к католической миссии, в общем, доброжелательно»[10], - читаем в сообщении тех лет. Наблюдение над воспитательной и образовательной работой русских учебных заведений осуществляло Министерство народного просвещения через учебный отдел Департамента народного благополучия Биньцзянской провинции, расположенное в столице империи Маньчжоу-Го городе Синьцзин (Чанчунь).

Результатом работы в Китае в период с 1928 по 1949 гг. было создание следующих структур:

Церковное управление,

Храм святого благоверного князя Владимира,

Домовый храм в честь Воскресения Христова при Лицее Святителя Николая Чудотворца,

Монастырь отцов мариан в Харбине.

По состоянию на 1935 г. в клире состояло: 5 иереев и иеромонахов, 1 – иеродиакон, 4 – монаха, 12 – монахинь ордена урсулинок, 14 – монахинь ордена францисканок. Количество мирян исчислялось в 150 человек[11]. В провинции в то время проживало около 150 000 русских людей, из них 75 000 в самом Харбине.

КАТОЛИЧЕСКОЕ ДУХОВЕНСТВО В КИТАЕ

Абрантович Фабиан, архимандрит MIC[12]

«Работал архимандрит Фабиан для своего народа очень много, жертвенно и плодотворно, об этом свидетельствуют его ученики и соратники...»[13]. – иеромонах Иосиф Германович

Отец Фабиан Абрантович родился 14 сентября 1884 г. в Западной Белоруссии в семье мещан города Новогрудка. Последовательно обучался в духовной семинарии и академии в Санкт-Петербурге, в 1908 г. был рукоположен в священный сан, с 1910 г. преподавал в гимназии при римско-католической церкви св. Екатерины на Невском проспекте в Санкт-Петербурге и в Императорском Училище Правоведения. С 1912 по 1914 гг. отец Фабиан продолжил свое богословское образование на философском факультете Лувенского университета в Бельгии, где защитил докторскую диссертацию на тему "Философские концепции мировоззрения Н.О. Лосского". Вернувшись в Россию, он приступил к преподавательской деятельности в Семинарии, а также в Петроградской Константиновской Женской Гимназии при Императорском Женском Институте и в 12 Петроградском Училище.

Общественно-интеллектуальная жизнь столицы Российской империи начала XX в. отличалась большой интенсивностью. «В ней действовали различные организации и движения религиозно-национального характера. Поскольку отец Фабиан был белорусом, то принимал активное участие в деятельности многочисленных клерикальных и светских национальных объединений. Отец Абрантович понимал, насколько важную роль в исповедании христианских ценностей имеет самосознание и национальная культура его народа, а так же правильное восприятие интеллектуальной средой социального учения Церкви, что было особенно необходимо в этот трудный период политической нестабильности. Отец Фабиан лично стоял у истоков формирования первой белорусской национально-религиозной организации «Христианское Демократическое Объединение», и в мае 1917 г. был одним из организаторов 1-го Съезда белорусских священнослужителей в Минске»[14], - пишет биограф отца Абрантовича.

После революции 1917 г. в стране начался хаос и гражданская война, сепаратным мирным договором в Бресте закончилось участие России в первой мировой войне. Советская власть занялась своим «триумфальным шествием» на просторах от Балтики до Тихого океана. Окраины бывшей империи занялись собственным государственным строительством. В появившейся в 1918 г. Белорусской Республике, была создана Минская епархия во главе с епископом Сигизмундом Лозинским. В апреле 1918 г. отец Фабиан Абрантович приезжает в Минск, он получает назначение на должность ректора новообразованной Минской католической духовной семинарии. В 1919 г. Абрантович был «удостоен звания прелата минского кафедрального капитула»[15].

С приходом коммунистов и установлением советской власти в Минске в 1920 г. отец Фабиан вынужден перебраться на польские земли, куда в г. Пинск была переведена семинария. Здесь, будучи ректором, он занимается строительством и реконструкцией старинного бывшего францисканского монастыря, преподает, решает проблемы и трудности повседневного характера. В воспоминаниях людей лично знавших о. Фабиана есть такие строки: «Неспокойная, полная забот, необеспеченная жизнь в Петербурге, а позднее в Минске во время войны и революции, а также экономические трудности, как и нездоровье (ревматизм) помешали нашему философу отдать себя работе профессорской и научной. А в этой области архимандрит Фабиан мог и должен был внести важный вклад в нашу культуру. Он совершенно четко ощущал свое призвание и необходимость для себя заниматься научно-религиозной работой и весьма сожалел о том, что, как он говорил: «головой стену не прошибешь!». Его отстранили от профессуры, и совершенно не дали возможности работать и даже дышать родным воздухом»[16].

Читаем далее в биографии: «Об этих трудностях отец Фабиан часто писал настоятелю Друйского марианского монастыря игумену Андрею Цикото, бывшему коллеге по преподаванию в Минской семинарии, и виленскому епископу Георгию Матулайтису, которого так же хорошо знал со времен учебы и работы в Петрограде. Епископ Матулайтис в то время был широко известен благодаря своему христианскому универсализму в социальном и политическом мировоззрении. В этом духе он не только управлял епархией но и возобновил Орден отцов мариан, даже решившись основать в 1923 г. в городе Друе марианский монастырь для белорусов. В 1926 г., после долгих размышлений и молитв, отец Фабиан отказывается от всех выполняемых им ранее обязанностей, а так же от присвоенных достоинств, и вступает в Друйский монастырь»[17].

В 1928 г. отец Фабиан был призван Церковью для несения нового послушания, он назначается управляющим русской католической епархии восточного обряда в Китае. Прибыв в Харбин, он застал приход св. кн. Владимира и несколько русских прихожан. Неустанными трудами священника в скором времени были созданы новые структуры, наладилось издание литературы на русском языке, стали открываться храмы, организовалась приходская жизнь. Современный исследователь пишет: «Отец Абрантович понимал свою миссию как Господень Крест, но воспринимая его в духе глубокой веры, безгранично уповая на Божье Провидение: Я не ропщу - верю, что Господь и здесь что-нибудь создаст. Пусть я умру за это дело, но через 20-50-100 лет здесь будет лучше.

Мысли отца Фабиана о возможной смерти были порождены реальными опасностями, в которых он жил и работал, а так же многочисленными угрозами в его адрес со стороны врагов и недоброжелателей. В декабре 1928 г. отец Фабиан напишет кардиналу Синчеро следующие строки: Пусть знает Ваше Высокопреосвященство, а если будет считать необходимым пусть передаст Святейшему Отцу, что даже если мне ничего не удастся здесь совершить, то умереть за Христа и за Церковь, с Божьей помощью, я готов»[18].

О сострадательном сердце и глубокой мудрости о. Фабиана свидетельствует тот факт, что в один из дней рождения отца архимандрита вместо предполагаемого поднесения ему цветов, он просил собрать деньги для самого неимущего ученика русского католического лицея в Харбине.

В 1933 г. отец Абрантович был в Польше, в родных местах, куда приезжал на отдых и для встречи с русским духовенством, выполняющим миссию в восточном обряде. Белорусский церковный журнал «Да злучэньня», поместил статью отца Яна Урбана под названием «Праца для унiи у Манджу-Дi-Го»[19], где говорится о трудах архимандрита Фабиана и руководимой им епархии. Также в № 5 за 1933 г. есть фото, где Абрантович изображен в центре с группой духовенства, среди них слева протоиерей Александр Сипягин и справа кн. Волконский[20]. Это же фото повторяет виленское издание журнала[21].

В 1939 г. отец Фабиан повторно отправился в длительную поездку в Европу, ему предстояло прибыть в Рим с отчетом о своей деятельности, а также он должен был присутствовать на генеральном капитуле ордена марианов. В апостольскую столицу вместе с отцом архимандритом отправились два выпускника лицея святого Николая в Харбине Андрей Катков и Георгий Бенигсен. Осень 1939 г. о. Фабиан из Италии поехал в Варшаву и, далее в Вильно, он решил проехать на родину, чтобы провести там свой отпуск, поправить здоровье, повидаться с близкими и друзьями, помолиться в родном Друйском монастыре. Однако доехать ему удалось только до Новогрудка, где его застала польско-германская война. Территория Западной Белоруссии входила в состав Речи Посполитой, по секретному договору между СССР и фашистской Германией Польша подпала в 1939 г. под совместную оккупацию этих стран, вскоре началась вторая Мировая война. Абрантович был вынужден повернуть во Львов, где его принял митрополит Андрей Шептицкий. В письме митрополита Андрея читаем: «Когда в сентябре 1939 г. началась война, архимандрит Абрантович находился в польской Литве и для того, чтобы вернуться как можно быстрее в Рим, он хотел переехать через Львов и Венгрию. Военные вынудили его остановиться во Львове. При большевиках он жил в моем доме больше месяца. Потом решил пуститься до границы. Немцы его не впустили: переходя обратно большевистскую границу, он был арестован и мы утратили любые сведения об этом достойном и добром священнике»[22].

Об этом времени, когда Галиция в одночасье стала советской и соответственно Абрантович оказался в чужом государстве, есть замечание о. Георгия Брянчанинова, выпускника лицея Св. Николая: «Это был очень короткий период советско-немецкой «дружбы» в который, к несчастью, попал наш архимандрит Фабиан»[23]. Арест отца Фабиана Абрантовича состоялся 25 октября 1939 г. на посту Рава-Русская. Вслед за этим пастырь оказался в застенках львовской тюрьмы НКВД.

Из материалов следственного дела, которое приводит в своем исследовании российский исследователь И. Осипова, узнаем: «22-го октября 1939 года в районе Новоставцы-Корд совершил нелегальный переход границы государственных интересов СССР и Германии в сторону последней и ночью того числа, таким же путем, возвратился обратно»[24].

Далее И. Осипова, продолжает: «Это первое обвинение, предъявленное по ст. 84 УК РСФСР, сначала, очевидно, не очень взволновало о. Фабиана Абрантовича. Он надеялся все спокойно объяснить властям, тем более что сам обратился к пограничникам с просьбой о помощи. Из следственного дела о. Фабиана видно, что на первом же поросе во Львове он сообщил: “Переходя границу, я был убежден в том, что, в связи с дружескими отношениями между Германией и СССР, переход границы между обоими государствами свободен”.

И в самом деле, мог ли о. Фабиан, приехав с визитом на родину, представить, что при неожиданном разделе Польши между Советским Союзом и Германией он вдруг окажется во Львове на территории чужого государства? И при попытках уйти на Запад будет сначала арестован немецкими пограничниками и возвращен на “территорию СССР”, а  позже арестован советскими пограничниками и незамедлительно передан ими во львовское НКВД. Здесь о. Фабиан будет вынужден признать на допросе, что:

“по совести я не считаю себя виновным, но, независимо от моей совести, получилось так, что я закон нарушил”.

… На допросе 13 ноября 1939 года ему было предъявлено еще более зловещее обвинение:

“Прибыл в Польшу из Японии со специальным заданием разведывательного характера под видом миссионера-духовника”[25].

Следователь вспомнил ему все, начиная с его неприятия коммунистического строя, непризнание Советской власти, участие в национальном белорусском просветительском движении. К этому прибавили «классический» набор обвинений, а именно, шпионаж в пользу Ватикана, «путь активной борьбы с Советской властью», сотрудничество с «врагом пролетариата» папой Римским, связь с антисоветским движением в Польше, Белоруссии, Украине и Китае, «занимался проповедями, направленными против коммунизма», «воспитание в католическом духе молодежи, начиная с малолетнего возраста». И последнее обвинение – попытка нелегального перехода границы. На суде отец заявил: «Физическое воздействие, применяемое ко мне во Львове, испортило в корне следствие»[26].

В мемуарной литературе есть свидетельство: «В следственном лагере № 83 он в октябре 1939 г. был подвергнут страшным пыткам и мучениям»[27].

Последующие страдания невинного мученика за Христа и за Церковь, позволяют поднимать вопрос о канонизации и прославлении отца архимандрита Фабиана Абрантовича в лике святых. В материалах, подготовленных Комиссией по канонизации[28], читаем: «Со слов свидетелей, которые в то время находились вместе с ним во львовской тюрьме имеются сведения о чрезмерно жестоких обращениях и пытках, которые перенёс отец Фабиан:

В первые дни апреля 1940 г. я пребывал вместе с о. Ф. Абрантовичем во Львове в Замарстыновской тюрьме, в камере 80. Я пробыл вместе с ним только три дня. Один раз на протяжение этих трех дней я видел его после допросов, всего избитого, изуродованного, залитого кровью: на лежащего на земле поставили кресло и топтались по нему, потом вновь били до крови ногами. Его обвиняли в шпионаже в пользу Папы (военный капеллан о. Войтас).

О. Абрантович почти всегда пребывал без чувств, вследствие тяжких побоев на допросах, а если он немного приходил в себя, то всегда начинал молиться, а вместе с ним и все в камере... О. Абрантович почти ничего не ел. Днем спать ему не давали, а ночью - ежедневно - допросы от 9 вечера до 5 утра. Отец Абрантович возвращался с них (а вернее его приносили и бросали на землю как мешок) всегда тяжело избитый резиновыми сапогами. (Иосиф Белявский)»[29].

Еще свидетельство о страданиях страдальца Христова: «Рассказывал мне в лагере 020 (группа Ангарлага) капитан польской армии Л., который в 1939 г. сидел с архимандритом Фабианом в тюрьме во Львове... - «уговаривали» путем втыкания иголок под ногти и вливания воды в легкие, чтобы признался и дал показания, которые им были надобны. Однако архимандрит Фабиан Абрантович не поддался - его сломили только физически, а потом ликвидировали, как праведного мученика за веру»[30].

После проведенных трех месяцев в Львовской тюрьме, непрестанных допросов, избиений и издевательств, «решением от 11 января 1940 г. отец Абрантович был направлен в г. Москву для дальнейшего следствия по его обвинению. Принимая следственное дело № 512 из Львова в 4 Отдел Управления НКВД СССР г. Москвы по обвинению в антисоветской работе по заданию Ватикана, была поставлена цель: выявить целиком его антисоветскую деятельность за границей, полностью выявить известную ему антисоветскую клиентуру из числа католиков и выявить методы работы Ватикана против СССР»[31].

Следствие велось с процессуальными нарушениями, сроки отодвигались, обвинение было предъявлено 22 мая 1941 по статьям 58-4, 58-10, 58-11 и 84 УК РСФСР. Сам Абрантович заявил в ответ на обвинение: «Никакой работы в разведках, как указано в некоторых документах следственного дела, не принимал… к никаким политическим организациям не принадлежал»[32]. Следствие продолжилось до августа 1942 г., следователи пишут: «Необходимо выявить целиком его антисоветскую деятельность за кордоном, полностью выявить известную ему антисоветскую агентуру, из числа католиков и выявить методы работы Ватикана против СССР»[33].

По материалам собранным в книге И. Осиповой узнаем: «В многостраничных показаниях, собственноручно написанных о. Фабианом 31 марта 1941 года, он снова пытается отстоять свою нравственную позицию, объяснить цель миссионерства. Он говорит о миропонимании католиков, истории Католической Церкви и католических орденов, о трагическом пути униатского движения, о целях Ватикана в России о взаимоотношениях с Православной Церковью»[34].

В ходе следствия, в июле 1942 г., отец Фабиан апеллировал в инстанции суда по причине непризнания себя виновным в предъявленных обвинениях. В этой апелляции он отрицал всякую политическую деятельность, хотя подчеркивал свое не восприятие советского мировоззрения как такового и свои открытые выступления против безбожия и атеизма. В упомянутой апелляции Отец Фабиан старался указать несоответствие обвинения с уголовной статьей о политической борьбе против советской власти, по которой проходило следствие. В постскриптуме своей апелляции отец Абрантович писал: Ни с буржуазией как подразумевает УК 58 с. 4 я связи не имел, ни к каким антисоветским организациям не принадлежал (УК 58 с. 11), поэтому напрасно подводить политическую базу под мои "преступления" за мой теизм и веру в Бога, хоть я и не подсудим»[35], - читаем в материалах Комиссии.

«В “Обвинительном заключении”, предъявленном о. Фабиану 15 августа 1942 года, следователи вынуждены были написать, что “виновным себя в предъявленных обвинениях не признает и оставляет за собой право дать дополнительные письменные разъяснения по материалам следствия, а также мотивов непризнания себя виновным”.

23 сентября 1942 года особым совещанием Коллегии НКВД о. Фабиан был приговорен к 10 годам ИТЛ… На выписке из протокола Особого совещания есть карандашная пометка следователя – «Карлаг». Это означало, что о. Фабиан должен был отбывать наказание в Карагандинском ИТЛ. Однако в лагерь от так и не прибыл»[36].

Некоторые сведения о времени, проведенном в коммунистических застенках преподобномучеником Фабианом, передает его сотрудник по Харбину иеромонах Иосиф Германович, он пишет: «священник салезианец Ян Капуста, с которым я познакомился в 1959 г., игумен их дома в Лодзи, рассказал мне следующее: - Я в 1943 г. сидел в камере в «показательной» московской тюрьме на Лубянке, вместе с архимандритом Фабианом Абрантовичем. С нами сидели два священника Виктор Новиков и другой из Америки. Архимандрит Фабиан Абрантович чувствовал себя неплохо. Условия тамошней тюрьмы «образцовые» по сравнению с обычными советскими тюрьмами, были и культурными и мягкими, но в ней я пробыл недолго. В сентябре 1943 г. меня от туда забрали в этап. Более я об архимандрите Фабиане и о других ничего не слышал»[37].

В 1943 г. в письме, адресованном кардиналу Евгению Тиссерану, митрополит Андрей Шептицкий, указывал кандидатуру архимандрита Фабиана Абрантовича, как более всех достойного к епископскому посвящению, только приписал при этом: «если он еще жив»[38].

Далее из материалов к канонизации: «Обвинительное заключение следственного дела архимандрита Фабиана было подписано 15 августа 1942 г. В долгих обвинениях на 6 страницах печатного текста были представлены самые выдающиеся достижения из всей его жизни, как тяжкие преступления против власти, государства и народа. В отношении обвиняемого предлагалось лишение свободы сроком на 15 лет, а его следственное дело для окончательного рассмотрения и провозглашения меры наказания было отправлено на Особое Совещание при Народном Комиссаре Внутренних Дел Союза ССР. В заключение следственного дела присутствовала и заметка о том, что обвиняемый себя виновным не признал.

23 сентября 1942 г. архимандрит Фабиан Абрантович был признан виновным в борьбе против революционного движения и нелегальном переходе через границу и приговорен к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на десять лет, отсчитывая срок с 22 октября 1939 г.

Во время заключения отец Фабиан еще успел написать небольшой трактат об истории католичества в России. Чрезмерное тюремное истощение, допросы и пытки окончательно подорвали здоровье отца Абрантовича. Умер архимандрит Фабиан 2 января 1946 г. действительно "ex aerumnis carceris"»[39]. Смерть нашла его в Москве, в Бутырской тюрьме.

Сотрудник в делах и сослужитель у престола Божьего писал о смерти выдающегося священнослужителя: «Незаменимая утрата в том, что такой выдающийся человек - ученый, философ, священник, оратор, профессор, общественный деятель из-за революции и преследования своих врагов не мог нормально работать на родине, был оторван от своего народа в 1928 г., послан на работу в Маньчжурию и, в конце концов, погиб, как мученик в Советском Союзе!»[40].

В качестве итога к настоящим сведениям, собранным в память преподобномученика Фабиана позвольте привести слова из официальной его биографии: «В 1992 г., в процессе пересмотра судебных дел и реабилитации, бывших политических осуждённых решением от 24 декабря Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации, за отсутствие в действиях Абрантовича Фабиана состава преступления, постановление НКВД СССР от 23 сентября 1943 г. было отменено и дело прекращено»[41].

Со скорбью писал отец Иосиф Германович: «Тяжелая судьба архимандрита Фабиана, настоящего человека Божьего, является тяжкой долей и великой утратой для всего нашего народа»[42].

В связи с арестом и не возможностью далее осуществлять управление, на место отца Фабиана из Рима был направлен архимандрит Андрей Цикото, занявший вакантный пост иерархического возглавителя Экзархата в Харбине в 1939 г. Отец Андрей повторил подвиг своего предшественника и сотаинника и также достоин прославления в лике преподобномучеников. Ниже приводим его жизнеописание.

Аниськович (Казимир) Антоний, монах MIC[44]

Белорус, родился в римо-католической семье, принял монашеский постриг в монастыре марианов в Друе, в 1932 г. вместе с о. Иосифом Германовичем прибыл в Харбин, в 1938 согласился на предложение о. А. Цикоты служить в восточном обряде и направлен для обучения в Рим, поступил в Руссикум, 10.01.1940 г. уехал во Францию, где записался добровольцем в польскую армию чтобы воевать против немцев.

Багович Станислав, монах mic[45]

Белорус, монах ордена марианов, приехал в Харбин, где трудился в миссии, созданной Экзархатом для католиков восточного обряда в Китае.

Гиц Георгий, диакон[46]

Диакон, служил в епархии Российской Православной Церкви в Маньчжурии, воссоединился с Католической Церковью в мае 1928 г. в Харбине, наряду с иереем Захарием Ковалевым и архимандритом Николаем (Алексеевым), продолжил служение в клире Экзархата для католиков восточного обряда в Китае.

Заремба Станислав, монах mic[47]

Белорус, монах ордена марианов, приехал в Харбин, где трудился в миссии, созданной Экзархатом для католиков восточного обряда в Китае.

Ковалев Захарий, священник[48]

Русский, иерей, клирик Харбинской епархии Российской Православной Церкви, в мае 1928 г., наряду с архимандритом Николаем (Алексеевым) и диаконом Георгием Гиц, воссоединился с Католической Церковью, продолжил служение в приходе св. кн. Владимира в Харбине, как католический священник византийского обряда.

Колпинский Диодор, священник[49]

«О, Русь моя! Ты страждешь без отрады…

И ты лежишь во тьме кромешной ада,

Во прах низвержена. Проходят все,

Смеются над Тобой, крича Тебе:

«Такого и Садом не знал упадка!»

Пускай распята Ты, но не одна

Христу сораспятая, в огне мучений,

Не ведая, грехом помрачена,

Его лишь любишь средь земных борений»[50].

Священник отец Диодор Валерьянович Колпинский родился 10.11.1892 г., в старинном русском городе Пскове, где проживала его семья. Подростком поступил для получения образования в первый Кадетский корпус в Санкт-Петербурге, который окончил в 1911 г.[51]

В возрасте 19 лет Диодор принимает решение стать католиком, в это время осуществление подобного перехода стало возможным для русских людей. Препятствия, которые чинились в Российской империи при переходе из официального православия в католичество, были отменены царским указом 1905 г. Члены семьи Колпинских становятся католиками. Диодор вместе с матерью, Ольгой Васильевной, теткой Е.В. Новоселовой и бабушкой Е.М. Новоселовой (в девичестве Мартьяновой) принесли исповедание веры и были приняты в Лоно Вселенской Церкви 9 сентября 1911 г.

Далее, Колпинский направился в Риме для получения духовного образования. Он окончил курс папского Григорианского университета, где был удостоен научной степени доктора философии. Вернувшись на родину, Диодор был рукоположен в сан священника и начал пастырское служение в 1915 г. Его назначили на должность викария (второго священника) в храме святого Станислава в Санкт-Петербурге. Священник Колпинский перешел в восточный обряд в 1916 г. Биографические источники сообщают, что отец Диодор был близок старообрядческим кругам[52]. Одновременно, молодой священник решил продолжать свое образование, он поступил на историко-филологический факультет столичного университета, который окончил в 1917 г.

В 1917 г. после того, как в Санкт-Петербурге на Бармалеевой улице была открыта русская католическая церковь в честь Сошествия Святого Духа, находим имя о. Диодора Колпинского среди клириков, служивших в ней[53]. Он также был привлечен для работы в особую комиссию для подготовки необходимых условий по устройству канонического статуса русских католиков. Читаем о созванном Высокопреосвященным митрополитом Андреем Шептицким Первом Соборе российских греко-католиков, образовавшем Экзархат: «Заседания собора были обставлены очень торжественно. В часовне были выставлены Св. Дары. Отец Колпинский прочел на русском и латинском языке грамоту об установлении экзархата в России»[54]. Отец Диодор выполнял функции Секретаря Собора. Один из источников сообщает о том, что он «стал «хартофилаксом» русского католического экзархата»[55].

Колпинский также состоял членом «Общества Поборников Воссоединения Церквей». Это Общество было образовано по инициативе кн. Петра Михайловича Волконского, в него помимо католического латинского и византийского духовенства, входили также православные, среди них такие известные лица, как кн. Евгений Трубецкой, профессор СПб. Духовной академии Николай Никанорович Глубоковский и некоторые представители иерархии и клира[56].

Находясь в Петрограде, в 1917-1918 гг. о. Д. Колпинскому приходилось буквально голодать[57]. Революция в России и, последовавшая за ней гражданская война, изменили весь ход истории. Диодор Колпинский оказался в эмиграции, он уехал в Польшу. «Покинув Россию в 1921 (или 1922) г., прошел через полосу тяжелых физических и душевных испытаний[58].

Митрополит Эдуард Ропп, которого коммунистические власти выслали из страны, организовал в Люблине миссионерский институт[59], на должность преподавателя, в котором, с 1927 г. был приглашен о. Д. Колпинский. Одновременно священник читал курс в Люблинском Католическом университете.

При институте были устроены два храма, один – латинский, другой в византийском стиле. Отец Диодор принял участи в оформлении обоих этих храмов. По собственному проекту он построил иконостас для восточной церкви и написал все иконы в древнерусском стиле; для латинского разработал проект Престола, который выполнен из мрамора в романском стиле.

В 1927 г. Колпинский совместно с прелатом А. Около-Кулаком стал издавать журнал «Китеж»[60]. Это было единственное в то время периодическое издание по теме католическо-православного диалога на русском языке. Журнал выходил в Варшаве. При определении цели этого издания подчеркивалась необходимость твердо держаться курса «бережного отношения к русским церковно-культурным ценностям и к ранам русской души»[61].

В 1929 г. священник покидает Европу. В повременной печати тех лет, читаем: «Проживающий в Люблине о. Диодор Колпинский, бывший редактор «Китежа», получил назначение в Харбин и уехал на Дальний Восток»[62].

В Маньчжурии, где оказались тысячи русских эмигрантов, зародилось движение по воссоединению, стали появляться русские католические приходы. По воспоминаниям участников тех событий, узнаем о приезде из Европы иерея Диодора Колпинского, это - «человек полный энергии, образованный лингвист, российский патриот, - но, даже чрезмерный!»[63]. Первоначально о. Диодор прибыл в Харбин, где служил в русской общине. Он, также возглавил лицей святого Николая, устроенного русскими католиками для обучения детей эмигрантов. «Первый директор – доктор богословия Григорианского университета и кандидат филологии СПб университета отец Диодор Колпинский»[64], - сообщалось в зарубежной русскоязычной прессе тех лет.

С конца 1929 г., особенно в связи с приездом отца Колпинского заметно оживление в духовной жизни русской колонии. «Он налаживает отношения с русским обществом и печатью»[65]. Реальность такова: «нет средств у эмиграции»[66], однако, не все решают деньги. Инициативы молодого священника развиваются в разных направлениях. Читаем в публикациях тех лет: «…русская печать в Харбине начинает уделять работе русских католиков большое и вполне благосклонное внимание… Факт чрезвычайно знаменательный, т.к. подобное явление до этого никогда еще не имело места в русской повременной печати.

Педагогическая работа между тем росла и постепенно заняла центральное место. Это вполне понятно и является свидетельством жизненности всего дела, ибо наиболее насущной, наиболее жизненной потребностью на Дальнем Востоке является воспитание молодого поколения – смены для будущей, из крови и слез возрожденной России»[67].

Читаем так же и о сложностях дальневосточного русского бытия «где особо напряженная, теперь… военная борьба против преступных угнетателей Церкви и Родины поддерживает горячее национальное и церковное чувство. Эта борьба ведь – наша борьба, как христиан и как русских!»[68], - писал о. Диодор.

Из фактов биографии Колпинского, узнаем также о том, что он жил некоторое время в одном из монастырей в Тяньцзине с матерью, затем они переехали в Шанхай. Должность директора лицея в Харбине с 1931 г. занял иеромонах Иосиф Германович.

В Шанхае, где к тому времени трудился отец архимандрит Николай Алексеев, был уже организован приход. Русские католики объединились вокруг церкви в честь Святителя Никольская Чудотворца. Русская колония в Шанхае насчитывала около 11 000 человек, отец Диодор прибыл в помощь[69].

Проживавший в Париже митрополит западноевропейских русских церквей владыка Евлогий (Георгиевский) упоминает Колпинского в книге своих воспоминаний. Он считает его отпавшим от православного клира и примкнувшим к унии, зачисляет его в «рецидивисты», т.е. в число тех кто «сначала из православия обратились в католичество, потом из католичества в православие и, наконец, вновь из православия в католичество»[70]. Сохранились фрагменты переписки о. Диодора и митрополита Евлогия от 20-х годов прошлого века[71].

Православный митрополит, сделавший карьеру на западных рубежах российского режимного православия, профессионально занимавшийся «воссоединением» униатов в Галиции, сам не раз менял юрисдикционную принадлежность. Что касается развития идеи «отпадения» униатов и зачисления их в разряд т.н. «рецидивистов», то, думаю, уместно будет, привести слова самого о. Диодора, который считал недостойным какие-либо виды подкупа и неискренности перед великой идеей воссоединения. Он отметал все виды обвинений: «Нам нельзя не жить жизнью нашего народа, да и не хотим не жить ею, ибо, иначе, где же любовь наша была бы, во всем мире возвещаемая? Мы радуемся всему, что дано нам Богом, радуемся и тому, что Святой Его волей мы созданы русскими. Мы отметаем национальную исключительность, всякий шовинизм, ибо основа любви нашей к народу и земле – только исключительно сознание того, что велено нам Богом…»[72], - писал отец Колпинский.

Священник печатался не только в своей профильной католической периодике, он также активно сотрудничал с другими русскими эмигрантскими изданиями. Его статьи находим в шанхайской прессе. Это, в первую очередь, русский журнал «Парус»[73].

Летом 1932 г. отца Диодора Колпинского не стало, он умер 8 июля в Тяньцзине. Рано остановилось его сердце, ему не исполнилось и 40 лет. Причина смерти - воспаление от гнойного аппендицита. Соотечественники напечатали Некролог под названием «Венок на могилу отца Диодора Колпинского» в своем эмигрантском издании «Парус»[74].

Оборвалась жизнь священника, миссионера, педагога, просветителя, поэта, русского патриота. Нам в назидание остались его слова: «Позволь мне Боже, пасть перед Россией на колени, коснуться ее разодранной, бедной, кровавой, царственной одежды. Я закричу ей: Россия! Родная! Желанная!…»[75].

Коронин Иоанн, протоиерей[76]

Коронин Константин, протоиерей[77]

Начало русского католичества восточного обряда в русской эмигрантской среде в Маньчжурии положили священники отец и сын Иоанн и Константин Коронины. С их персонального обращения в Лоно Католической Церкви начинается приходская и богослужебная жизнь общины в Харбине, состоящей по преимуществу из природных россиян. В последствии, это инициативное движение в сторону Святого Римского Престола, не будучи массовым явлением в эмигрантской среде, каковой продолжала оставаться русская диаспора в Китае, тем не менее, приобрело ощутимые размеры, дало реальные результаты и оформилось в специально созданную епархию. Семьи русских католиков из Китая, переехав в другие страны света, показали свою преданность принятому исповеданию, реальность и жизнеспособность своих немногочисленных, но активных общин, а также перспективность и будущность русского католичества.

Углубленное изучение, накопленного в русской диаспоре церковного предания, связанного с этим опытом развития, ныне, как никогда актуально и жизненно необходимо нам в России.

Итак, обратимся к жизнеописанию наших соотечественников, решившихся на подвиг во имя истинны, веры и блага своей родины.

Биографические сведения о Корониных почерпнуты из издания, обнаруженного в библиотеке Папского Восточного института в Риме, это «Биография протоиерея Константина Ивановича Коронина». Дополнительных сведений о месте и времени выхода из печати этого издания, к сожалению, не обнаружено. Содержится эта биография в сборнике, где под единым переплетом составляющем одну книгу, также помещены вместе несколько номеров «Сим победиши» за 1923 г., издававшиеся протоиереем Александром Сипягиным в Константинополе.

I.                 Россия

Отец Иоанн Коронин был клириком Пермской епархии, служил в селе Городищенском Соликамского уезда. В семье священника 19 сентября 1881 г. родился сын, которого в крещении назвали Константином.

За беспорочное служение провинциальный священник о. Иоанн был удостоен сана протоиерея, что было не таким уж частым явлением в практике Российский Церкви дореволюционного периода и свидетельствует, действительно о выдающихся качествах награжденного.

Духовенство в ту пору было отдельным сословием, как правило, дети наследовали своим отцам, их жизненный путь был определен, поэтому родившиеся в поповских семьях получали соответствующее образование и воспитание, готовившее их к принятию сана или занятию какой-либо другой церковной должности. Таким образом, Константин Коронин, подобно своим сверстникам из других семей русского духовенства, был отдан в Пермское епархиальное духовное училище для получения начального образования. Через два года юноша становится студентом Тифлисской духовной семинарии. Грузинский Экзархат, входивший в состав Синодальной Церкви, формировался кадрами духовенства на основе утвержденных квот. Государство регулировало баланс национальных кадров в регионе, поэтому не удивительно, что россияне учились в Закавказье, тогда, как напротив грузин можно было встретить на разных церковных ступенях в самой России.

Благополучно получив среднее духовное образование в семинарии, Константин Коронин отправляется в столицу для завершения своей формации и обучения в Академии. В 1909 г. он окончил Санкт-Петербургскую духовную академию. Его имя находим среди выпускников, удостоенных звания «кандидат богословия». Кроме того, Коронин в течение двух лет обучался в Императорском Археологическом институте. Преосвященный ректор СПб Академии владыка Феофан (Быстров)[78] рекомендовал перспективного выпускника для служения в Западном крае.

Царство Польское, входившее в состав Российской империи на правах определенной автономии было особенным регионом, поэтому и для занятия должностей по ведомству православного исповедания сюда назначались достойные кандидаты. Архиепископ Варшавский и Привислянский Николай (Зиоров)[79] определил священника Константина Коронина на должность настоятеля Градо-Сосновицкой церкви Петраковского уезда Варшавской епархии.

Священник, помимо приходской работы, трудился на педагогическом поприще, он преподавал Закон Божий в Сосновицком реальном училище и Домбровском горном училище.

С 1913 г. отец Константин переведен в Варшаву на должность настоятеля храма при главной уголовной тюрьме и одновременно был законоучителем в Алексинской гимназии, расположенной в пригороде Варшавы – Праге.

В 1914 г. в связи с событиями военного времени, перед угрозой немецкой оккупации, Коронин эвакуирован из Варшавы в Читу. В письме митрополиту Антонию (Храповицкому)[80] он писал: «Насильно оторвавшись в июле 1915 г., при эвакуации… от боголюбивой студенческой семьи в Варшаве, которая частенько собиралась у меня на Праге, я растерял студенческую братию. Болело у меня сердце о милых моих студентах…»[81].

С 20 мая 1915 г. Коронин назначен настоятелем Читинского кафедрального собора, утвержден членом Забайкальского Епархиального Совета. Одновременно, отец Константин трудится, как епархиальный миссионер-проповедник. Священник старался донести Свет Христова учения каждому члену своей паствы, но особенно в зоне его внимания оказывались учащиеся, студенты, молодежь, интеллигенция, как наиболее ранимые, подверженные скептицизму, склонные к забвению веры и сомнениям. Пастырь старался устраивать публичные лекции, он основал философско-религиозный кружек в Чите, собрал вокруг себя деятельную молодежь, энтузиастов, трудился не жалея сил. Сам отец Константин Коронин состоял Председателем кружка.

С падением царской власти и приходом большевиков, священник не прекратил своей пастырской активности, его проповеди во имя укрепления веры продолжали звучать. «Политотдел I-ой Читинской Стрелковой дивизии вызвал протоиерея Константина на диспут на тему «Религия и государство», - читаем в биографии священника[82]. И далее, узнаем о том, что за отстаивание истины веры, Коронин подвергся мести гонителей-безбожников. Так, «7 ноября 1921 г. в Нерчинске, при возвращении домой с лекции, сделано было в него в упор семь выстрелов из револьвера»[83].

Спустя немного времени, произошло повторное нападение, на этот раз в Чите, 18 января 1922 г., во время которого также стреляли. Но Господь уберегал своего верного служителя.

Масштабы гонений на Церковь разрастались, новая власть инициировала компанию по изъятию церковных ценностей. В связи с этим отец Константин был вызван в Окружной Суд. На вопрос следователя, относительно его мнения по поводу конфискации церковного имущества, которое, якобы необходимо Советской власти, чтобы накормить голодающих, протоиерей Константин Коронин ответил евангельскими словами. Он напомнил судьям сюжет из Священного Писания, в котором содержатся, слова Спасителя к вопрошавшему Его Иуде о продаже мира и раздаче вырученных денег в качестве милостыни: «Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор» (Иоанна 12: 3-8)[84]. В результате, судьба священника была предопределена и, только поспешный отъезд позволит избежать ареста. Семья осталась в Чите.

II.               Китай

Протоиерей Константин Коронин был вынужден эмигрировать в Китай и, таким образом, оказался в Харбине, где вступил в клир местной православной епархии. Активное проникновение русских в Маньчжурию было связано с освоением территорий и строительством КВЖД еще в царскую эпоху. Обслуживающий персонал, чиновники и охрана были русскими. Затем события революции и гражданской войны вынудили многих наших соотечественников покидать пределы России, что добавило русский элемент в Маньчжурии. Много русских семей переезжало в Китай, в качестве подобного примера, можно указать на Катковых, которые переехали в 1920 г. из Иркутска. Из этой семьи происходил будущий епископ Андрей – последний экзарх русских католиков, умерший в 1995 г. в Риме[85].

Пастырским попечением соотечественников занималась местная иерархия Российской Православной Церкви, которая имела свои, достаточно развитые структуры. Епархиальное управление и кафедральный православный собор находились на Большом проспекте в самом центре Харбина, помимо того в городе и окрестностях было еще несколько русских церквей.

Архиепископ Мелетий (Заборовский), бывший управляющий Забайкальской епархии, в эмиграции возглавивший русские общины в Маньчжурии, принял протоиерея К. Коронина и назначил его настоятелем Свято-Иверской церкви[86] госпитального городка в Харбине. Отец Константин поселился при храме, он занимал маленькую служебную комнатушку, обстановка и условия жизни были скромные, по отзывам современников - монашеские. Не оставлял священник и своего призвания, он продолжал трудиться на ниве духовного просвещения. В биографии читаем о том, что он был законоучителем Коммерческого мужского училища в Харбине. Чуть позднее, был избран Председателем Комиссии по разработке проекта Дальневосточного Церковного Собора. Постановлением Академического Совета профессоров Харбинского Русско-китайского Политехнического Института приглашен на кафедру богословия. Лекции читал безвозмездно до конца своей жизни в 1924 г., за что был удостоен внимания епархиальной власти, как официально сообщалось в те дни: «преподано ему Архипастырское благословение»[87].

Отца Константина особо остро волновали темы, с которыми он сталкивался на протяжении многолетней преподавательской деятельности, а именно опыт усвоения основ религии и нравственности в молодежной среде, его беспокоила проблема распространения безверия среди молодежи, юношества, учащихся. В черновиках пастыря сохранилась такая записка: «Молодежь спорит против веры. Не нужно разубеждать, надо подталкивать: «Ну, а дальше»… Пока с ужасом уже не будет бурного протеста, - вот, как роли поменяются… и сознательной не только остановки у последней черты, но сознательного шага назад, отступления от бездны… Сильное средство, рискованный метод. Но с нами Бог. Так вернее приведешь к истине. Но нужно быть и во всеоружии знания, чтобы вернуть обратно в отчий дом заблудшее овча…», - читаем в записях батюшки: «Непременно с мыслью о Боге. Это рискованная и опасная работа»[88].

Сохранились воспоминания, относящиеся к тому времени, когда отец Константин читал лекций в Высшем Харбинском Политехническом Институте. Результаты этих лекций, по мнению современников, были блестящие: «…студенты льнули к нему за разрешением… проклятых вопросов, собирались к нему на квартиру, не довольствуясь слушанием в классе лекций… Покойный любил студенчество, любил беседы…»[89].

Еще одна характеристика тех лет, говорит о том, что К. Коронин уже тогда много писал в харбинской русскоязычной прессе, задумывался над проблемой соединении церквей. Он устраивал встречи, проводил беседы, готовил рефераты и т.д. Отец протоиерей был эрудитом. «И в проповедях, и беседах, и в печатных трудах своих о. Коронин звал верующих забыть вражду к собратьям по вере во Христа», - читаем в его биографии[90].

Русский священник, был знаком с Польшей, где прежде проходило его церковное служение, теперь, в Китае он продолжил свою дружбу с католическим духовенством, среди которого, у него сложились особые отношения с ксендзом В. Островским. Необходимо, отметить, что в условиях диаспоры, когда утратились великодержавные амбиции, духовенство стало более терпимым. Пример тому, когда 30 января 1921 г. владыка Мефодий (Заборовский) с православным духовенством присутствовал на богослужении в католическом храме. Ответный шаг польского духовенства, когда 19 ноября 1922 г. на освящении госпитальной церкви в Харбине, которое совершал православный архиерей, молился католический клир.

Законодательная база и политическая система старой России ограничивала интересы и влечения русских людей в сторону Католической Церкви. Однако это движение россиян на встречу Риму, навстречу идее церковного единства и осознания первохристианских истоков неразделенной Церкви под папским приматом, притягивало внимание многих. Интерес отца Константина к католичеству развивался и, итогом его многолетних размышлений явилось сознательное исповедание истинной веры и сопричастие с епископом Рима. Из воспоминаний, связанных с историей русской диаспоры в Китае в довоенный период узнаем, о том, что начало русских католических общин восточного обряда в Харбине произошло с перехода в католичество отца Константина Коронина. Читаем о нем: «...человек одухотворенный, скромный и набожный. Никто не мог упрекнуть его в том, что в этом важном своем решении он руководствовался какими-то недостойными целями или искал материальную выгоду... Духовным опекуном и патроном отца Константина был его отец протоиерей Иоанн Коронин, который осмыслил для себя все значение объединения с Католической церковью...»[91].

Практически желание протоиерея Коронина по воссоединению осуществилось следующим образом. В 1923 г. Апостольский представитель архиепископ Келсий Константини посетил Харбин с целью ознакомления с условиями существования вынужденных переселенцев из коммунистической России. В том числе, он вникал в положение дел среди поляков и других католиков, обосновавшихся в Китае. Также, монсиньер Константини встречался с православной иерархией и духовенством. В этот свой приезд он близко познакомился со священником Корониным, «М. Константини сам посетил его убогое, почти без мебели жилище, разделил с ним хлеб-соль и благословил его работу...»[92]. Знакомство католического иерарха и православного протоиерея продолжилось и, вскоре, отец Константин просил о принятии его в юрисдикцию Католической Церкви. Просьба его была удовлетворена и, таким образом он стал совершать свое пастырское служение среди соотечественников, в византийско-российском обряде.

В 1923 г. протоиерея Константина Коронина не стало, он умер от рака желудка.

После того, как о. Константин умер «овцы остались без пастыря, но семя в почву было брошено и стало прорастать»[93], - читаем в публикации тех лет. Помогали католические латинские священники, из церкви св. Станислава - отец Владислав Островский и отец Антоний Лещевич из храма св. Иосафата (погиб в Витебске от фашистов, в то время, когда они сжигали деревни за связь с белорусскими партизанами).

В 1925 г. происходит еще одно присоединение. На этот раз в католический клир вступил отец покойного протоиерея Константина священник Иоанн Коронин[94]. Это был старец, как в физическом, так и в духовном отношении, всеми уважаемый пастырь и духовник. Из свидетельств того времени узнаем о том, как оказавшиеся в Маньчжурии русские объединились вокруг настоятеля местного католического храма о. Владислава Островского. Среди русских был престарелый протоиерей Иоанн Коронин, «его сын, протоиерей отец Константин, разносторонне образованный человек, прекрасный оратор и богослов, умирая, передал в наследие своему отцу – свою давнишнюю мечту, к осуществлению которой он стремился всю жизнь, - мечту о соединении русских в лоне Вселенской Церкви»[95].

В русской общине, среди интеллигенции появилась инициативная группа, одним из членов которой был Виктор Власов, из его записей узнаем: «5/18 января 1925 г. отец Иоанн отслужил в местном католическом храме латинского обряда первую всенощную, а 6 января Крещенскую литургию – при громадном стечении молящихся католиков и православных. Сам отец Островский говорил, что его храм никогда не видел такого многолюдства. Хор составился из добровольцев из публики; за литургией поминалось имя Вселенского Архиерея Папы Пия XI, митрополита Андрея (Шептицкого) и Патриарха Тихона»[96].

Следует обратить внимание на характерное замечание, – русские католики продолжали за богослужением поминать законно избранного Всероссийского Патриарха Тихона (Белавина). В сознании людей, свершившееся в их жизни церковное единство, не было изменой православию, а как раз наоборот – это было выражение того импульса, того движения свободного церковного развития, которое дал в России Поместный Собор 1917-1918 гг. Церковь свободная от политических пристрастий и государственных объятий получила реальную возможность осуществлять свободный диалог между своими разрозненными частями, и русские католические общины начала XX в., это предвестники реальной модели единства Востока и Запада. К сожалению, этот глоток свободы оказался малым, достаточно не изученным и сознательно погребенным под искусственным мифом о межцерковном диалоге, созданным профессиональными экуменистами и миротворцами советского периода церковной истории.

Итак, вернемся к русской диаспоре в Харбине первой четверти прошлого века. В начале 1925 г. в Харбине открывается первый российский греко-католический приход в честь святого князя Владимира. С торжественного богослужения на праздник Сретения Господня 15 февраля начинаются регулярные службы. Получена поддержка Апостольского делегата в Пекине высокопреосвященного архиепископа Кельсия Константини. К слову сказать, как обычно, в подобного рода делах, не обошлось без склоки в прессе, клеветы, обмана, обвинений 70-и летнего старца Иоанна Коронина в подкупе, подобно тому, как прежде, православные собратья морально травили смертельно больного раком отца Константина Коронина. Режимное православие имеет на своей истории множество подобных примеров не евангельского поведения.

В опровержение, следует сказать о том моральном облике, который был присущ старцу протоиерею Иоанну Коронину. Об уважении к нему верующего русского народа говорит тот факт, что когда старец протоиерей скончался 4 августа 1925 г., то похоронная процессия растянулась на несколько кварталов. «В памяти харбинцев осталось воспоминание об его погребении, привлекшем буквально тысячные толпы православных, пожелавших воздать последний долг популярному и любимому пастырю»[97], - читаем документальное свидетельство тех дней[98].

Мажонас Владимир, иеромонах mic[99]

Выпускник «Руссикума», клирик Экзархата для католиков восточного обряда в Китае с 1935 г., с 1936 г. редактор ежемесячника «Католический вестник» в Харбине.

Мильнер Иоанн, иеромонах sj[100]

Отец Иоанн-Генрих Мильнер, англичанин, родился в семье благочестивых католиков в г. Йоркшире, в 1927 г. поступил в орден иезуитов, с 1934 г. учился в Риме, готовился к работе среди русских, принял восточный обряд. С 1938 по 1939 гг. проживал в Руссикуме, затем послан в Эстонию. В связи с угрозой советской интервенции, вместе с другими иностранными гражданами, вынужден был покинуть Эстонию. Был в Палестине, в 1941 г., переехал Китай, назначен в Шанхай, где трудился над организацией и строительством русского колледжа. Своими руками соорудил престол, изготовил аналои и прочее для домового храма, в своей келье устроил столярную мастерскую. В 1942 г. колледж принял первых воспитанников, о. Иоанн был префектом и инспектором, духовником и фельдшером. В 1943 г., когда Шанхай оказался занят японцами, о. Иоанна арестовали и отправили в концентрационный лагерь, где он провел два с половиной года. Священник отличался особой духовной радостью и нес утешение пленным, которые его очень полюбили.

После войны о. Иоанн вернулся к своим обязанностям в Шанхайском колледже, однако здоровье его было подорвано, он стал ощущать боли в груди, он терпел и не жаловался. Позднее врачи установили серьезное заболевание сердца. В 1948 г., перед угрозой коммунистических репрессий, о. Мильнер был отправлен в Гонконг, откуда был вынужден был уехать в Европу, и далее обосновался в Rathfarnham Castle в Дублине, Ирландия. Здесь он служил духовником и профессором в женской монашеской общине Святого Колумбана. В этот монастырь переехали из Шанхая монахини, которые руководили школой для русских девочек. Община продолжала служить по восточному обряду и пользоваться русским языком.

В Дублине о. Иоанн помогал русским Ди Пи, также занимался литографическим изданием русских церковных песнопений, он собственноручно переписал около 600 страниц нот. В это же время он перевел с итальянского на английский язык книгу отца Кирилла Королевского о восточных обрядах. Отец Иоанн надеялся переехать в Нью-Йорк, куда его пригласили отцы иезуиты, устроившие Русский центр при Фортдамском Католическом университете, однако болезнь сердца приблизила последние дни священника. Он скончался 30 мая 1951 г. от сердечного приступа.

Найлович (Najłowicz Kazimierz) Косма, священник[101]

Родился в Лиде (совр. Беларусь) в семье отца-католика и матери православной. В 1906 г. принял таинство крещения в православной церкви, в 1912 г. - переведен в католичество. В 1926 г. вступил в орден отцов мариан, с 1929 г. учился в «Руссикуме», который закончил в 1935 г. В 1934 г. принял рукоположение в сан священника византийского обряда.

Приехал в Маньчжурию осенью 1935 г., преподавал в лицее Святителя Николая в Харбине, некоторое время исполнял обязанности апостольского Администратора Экзархата в Маньчжурии. В 1943 г. вступил в близкие отношения с замужней женщиной и перешел в православие. Работал учителем в Харбине. Найлович был репатриирован в СССР, проживал в Челябинске, в 1952 и 1959 гг. пытался вернуться в Католическую церковь. После его смерти в 1986 г., его внучка переслала его духовное завещание в «Руссикум».

Портнягин Павел Константинович, священник, педагог, востоковед[102].

Католический священник византийского обряда, педагог, востоковед, родился в 1903 г. г. во Владивостоке. В период гражданской войны эмигрировал в Китай, в 1924 г. был в Харбине, в течение двух лет путешествовал по Китаю, в 1926 г. жил в Нижне Удинске, в октябре 1926 г. был в Урге, где неожиданно встретил Н.К. Рериха, от которого получил приглашение принять участие в Центрально-азиатской экспедиции. Весной 1927 г. в составе экспедиции "Миссии Западных Буддистов" отправился в Тибет, дневниковые записи Портнягина открывают новые страницы в поисках Н. Рериха Шамбалы. Сохранившаяся рукопись с записями Портнягина содержит автограф Н. Рериха.

Караван, выступивший из Урги, прошел по Монголии и Тибету, на подступах к Лхасе пережил жестокую зимовку. Путешествие закончилось в верховьях реки Брахмапутры, где группа разделилась надвое. Исследователь этого периода жизни П. Портнягина пишет: «В послеэкспедиционном письме к Е.И. Рерих он называл себя очень наивным и романтичным человеком. Писал, что «представляя Махатм святыми отшельниками, мечтал остаться в Тибете, чтобы вести жизнь, подобную им». Не отличаясь крепким здоровьем, П.К. Портнягин изо всех сил старался выглядеть деятельным, «практичным», чтобы его взяли в экспедицию, так как «отказаться от поездки, о которой мечтал с 18 лет, казалось чудовищным». Тибетская экспедиция 1927-1928 гг. оказалась для Портнягина периодом тяжелых испытаний»[103].

Из записей Портнягина: «Вся “культура” Тибета – прямое подражание китайской культуре времен маньчжуров – все эти чиновники, живущие взятками и незаконными поборами с населения; та же доведенная до абсурда централизация власти, когда каждый район непосредственно подчиняется централизованному правительству, не имя никакой координации с ближайшими соседними районами; та же политика лжи и самоуверенного нахальства в отношении иностранцев»[104].

И далее: «Развалины, развалины, развалины. Развалины домов, крепостей; развалины монастырей, ступ и мендонгов. Изредка меж этих развалин попадаются обитаемые строения, но развалин гораздо больше. Все в прошлом»[105].

31.5.1928 г. Портнягин расстался с Н. Рерихом, из Индии он, вместе с доктором экспедиции Константином Николаевичем Рябининым вернулся в Китай. При переходе границы Павел уничтожил советские документы, что вызвало проблемы во время его общения с английским резидентом при махараджи Сиккима полковником Бейли.

С 1930 г. Портнягин начал работать в Лицее св. Николая, учрежденном в Харбине Русской Католической епархией византийско-славянского обряда в Маньчжурии, преподавал русский язык. В 1932 г. был послан для учебы в Рим, поступил в «Руссикум», учился в Григорианском университете, из-за проблем со здоровьем, вызванных переменой климата (астма) переехал в Чехословакию, где окончил духовную семинарию в Пряшеве, там же был рукоположен в сан священника восточного обряда. Вернулся в Маньчжурию, в декабре 1937 г. приступил к педагогической деятельности в харбинском Лицее св. Николая и в Конвенте св. Урсулы, где ежедневно служил литургию, преподавал Закон Божий, русский язык и литературу, а также, после 1945 г. диалектический материализм, в 1938-1939 гг. был редактором «Католического вестника».

После разгрома Экзархата, отец Павел был арестован китайскими коммунистами в 1948 г. и выслан в СССР. В числе других священников был препровожден под конвоем в Читу. Большую часть времени, пока длилось следствие, в течение 11 месяцев Портнягин провел в одиночной камере.

Священнику было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Англии, особо инкриминировалось участие в "американской" экспедиции Н. К. Рериха. Постановлением Особого Совещания при МГБ СССР 28.09.1949 г. Портнягин был осужден по ст. 58-4, 11 УК РСФСР (участие в белогвардейческой организации) на 25 лет исправительно-трудовых работ, срок отбывал в лагерях Восточной Сибири, работал на лесозаготовках. В 1954 г. о. Павел Шалей видел Портнягина в лагере 0-11, он был в очень плохом состоянии, сильно истощен и чудом остался жив.

Отец Павел получил освобождение в ноябре 1956 г. Ему было запрещено проживание в столице и крупных городах, поэтому он поселился в Самарканде, жил в большой нужде, не мог найти работу, тогда же он оставил священство, женился на П.П. Малышевой. Из-за судимости не смог даже работать кочегаром в пионерском лагере, при устройстве на работу он скрыл некоторые анкетные данные и с трудом устроился завхозом в одном хозрасчетном предприятие. В сентябре 1959 г., узнав о приезде в СССР Ю. Рериха, Портнягин написал ему письмо о помощи, «к моей ноге по-прежнему приковано невидимое, но ощутимое «ядро каторжника»[106]». И далее с болью писал: «как свойственно жить человеку, работать там, где лежит сердце, чтобы жизнь давала рост, силу, интерес!»[107]

Определением Военного Трибунала Забайкальского военного округа от 14.01.1960 г. – реабилитирован. В конце 1960-х гг. Портнягин поступил на должность переводчика в Институт каракулеводства, он владел английским, немецким, французским, польским, чешским и китайским языками, брал частные переводы. В это время он проживал по адресу: Узбекская СССР, г. Самарканд, ул. Заовражная, тупик 1, дом 16. По свидетельству сотрудников: «жил он очень скромно, в его комнате стола кровать, стол с двумя машинками, с русским и латинским шрифтом. На них он ночами печатал переводы. Был очень культурным и высокообразованным человеком. Для института был просто находкой. За переводами к нему шла вся профессура города. Работу всегда выполнял чисто и без единой ошибки. Работал много, писал и научные работы… жадным не был и давал деньги взаймы всем, кому было нужно. Он хорошо разбирался в людях и был очень порядочным человеком. Никогда не фотографировался и о себе никому ничего не рассказывал. Осенью и зимой носил черное длинное пальто и берет. Был высокий, стройный, худощавый, прическу носил длинную, волосы были с проседью, редкие»[108].

Умер Портнягин скоропостижно из-за остановки сердца во время операции, в 1977 г. Он похоронен на Братском кладбище в Самарканде.

Цикото Андрей, архимандрит mic[109]

«На всех производили впечатление его кротость и терпение, примиренность его духа и набожность»[110] - иеромонах Иосиф Германович

Отец Андрей Цикото родился 5 декабря 1891 г., в фамильном имении Тупольщизна, с 1919 по 1913 гг. учился в Виленской духовной семинарии, далее, уехал в Санкт-Петербург для поступления в Духовную академию, в 1914 г. принял рукоположение в сан священника. В 1917 г. успешно закончив академический курс он получил ученую степень кандидата богословия. Прослужив некоторое время приходским настоятелем в Молодечно, молодой священник в 1918 г. приглашается на должность преподавателя в Минскую семинарию. Как пишет биограф о. Цикото: «Будучи в Минске, отец Андрей активно участвовал в процессе религиозного и национального возрождения на Беларуси, однако, после занятия белорусской столицы большевиками, духовная деятельность в ней оказалась невозможной»[111].

В это время отец Андрей почувствовал в своей душе призыв к монашеской жизни. В 1920 г. он вступает в орден марианов. По делам обители священник совершил путешествие в Америку, вернувшись оттуда он приступил к основанию и  организации монастыря в г. Друе. В это же время он становится духовником женской общины монастыря «Сестер Служительниц Иисуса в Евхаристии».

Как пишет биограф о. Андрея: «Основание монашеских обителей для белорусов в польском государстве, в котором в то время находилась Друя, оказалось для отца Андрея нелегким заданием… Однако абсолютным большинством не только католиков, но и православных и даже евреев игумен друйской обители был почитаем, как настоящий наставник и духовный отец»[112].

По примеру древнего монашества, игумен Андрей не только был занят созерцательной жизнью, но также служил и духовному просвещению народа. Он был директором, созданной им гимназии им. Стефана Батория в Друе, по его инициативе возникла молодежная организация «Iuventus Christiana», он также инициировал открытие нескольких начальных школ в крае, при женском монастыре действовало женское профессиональное училище кройки и шитья и интернат для девушек гимназисток.

По замечанию исследователя жизни о. Андрея: «Особенностью всех учебных и воспитательных заведений, основанных в Друе, был их многонациональный и межконфессиональный характер. В школах, училище и в гимназии вместе получали образования католики, православные и немалое количество евреев, что особенно раздражало местных антисемитов.

С приходом в Друйский монастырь многих способных и высокообразованных священников, марианская обитель постепенно становилась центром религиозной, и культурной деятельности региона. Друя быстро стала известной в Виленской Епархии, и для многих становилась примером широкой деятельности ордена среди населения. Вечерние монашеские молитвы в храме мариане проводили вместе с прихожанами, и они всегда сопровождались проповедью о догматах веры. По воскресеньям отец Цикото проводил религиозно-образовательные занятия со взрослыми, на которые собирались не только друяне, но и католики дальних приходов. При марианском монастыре действовал городской театр и издавалась религиозная межконфессиональная газета, в обитель наведывались сегодняшние классики белорусской литературы Янка Купала, Максим Танк»[113].

В 1933 г. монашеская братия на своем капитуле избрала отца Андрея Цикото на пост генерала ордена. Архимандрит Андрей с этого времени перебрался в Рим. Читаем далее в материалах его биографии: «Генеральный капитул 1939 г., во время которого вышел срок полномочий отца Андрея в управлении Орденом, совпал с арестом архимандрита Фабиана Абрантовича. Осенью того же года в Рим пришло известие о гибели отца Фабиана, и Папа Пий XII вверяет отцу Цикото должность Апостольского Администратора для католиков восточного обряда в Маньчжурии, который сразу же принимает восточный обряд и отправляется в Харбин.

Архимандрит Андрей Цикото умело вошел в русло работы, начатой его собратом в монашестве и другом архимандритом Фабианом. Как и его предшественник, он управлял тремя учебными заведениями, детским приютом и небольшим харбинским марианским монастырем»[114].

Жизненный подвиг и мученический венец, венчавший жизнь Божьего угодника - архимандрит Андрея позволяет говорить о его святости. Дело о его прославлении инициировано, готовятся материалы для его прославления. Воспользуемся записями, предоставленными в Комиссию по канонизации: «22 декабря 1948 г., в 18 часов вечера, милиция китайских коммунистов окружила здание марианской обители. Сразу же были арестованы и отправлены в местную тюрьму все священники и несколько преподавателей мирян. Школы и лицеи тут же были закрыты. Утром 25 декабря архимандрита Андрея Цикото вместе с четырьмя священниками на китайско-советской границе передали в руки НКВД. 27 декабря Отец Андрей, вместе со своими собратьями харбинской миссии уже находились в читинском лагере, для прохождения следствия по делу.

Каждый из священников, находящихся в стенах читинской тюрьмы был изолирован в одиночной камере. Однако, поскольку предметом следствия являлась общая деятельность священников в Харбине, следователи временами устраивали им очные ставки. Из свидетельств священников, которые вместе с отцом Цикото переживали эти ужасные дни, мы знаем о жестокости методов следствия и о непоколебимости веры архимандрита Андрея.

Один из свидетелей вспоминает о своем страшном психическом состоянии, последствии пыток, в котором он публично отрекался от Бога и Церкви. Следователь, что бы продемонстрировать свои достижения в проведения дела, организовал встречу этого священника с отцом Андреем. Услышав слова безверия из уст измученного человека, отец Цикото промолвил только одно предложение: «Человек, что ты говоришь, опомнись». - В ответ прозвучала молитва «Верую во единого Бога...». - До конца своей жизни священник считал это происшествие чудом исцеления, после которого никакие муки в лагерях больше не смогли устрашить и ослабить его веры»[115].

Из свидетельств отца Иосифа Германовича, который был арестован вместе с этой группой в 1949 г., узнаем: «Архимандрит Андрей Цикато исключительно тяжело переживал заключение в Чите. Когда я его увидел в конце нашего следствия, через пять месяцев разлуки, я был глубоко поражен... После тюрьмы в его теле и душе стали чувствоваться какая-то немощность и старческая одеревенелость, а ведь ему было тогда только 57 лет»[116].

Далее по крупицам, из записей людей знавших архимандрита, можно установить следующую картину событий: «Во время другой очной ставки, уже спустя несколько лет, марианин отец Фома, бывший подчиненный, с трудом мог узнать истощенного пытками и силовыми физическими нагрузками отца Андрея.

Следствие длилось до мая 1949 г. Обвинение отца Цикоты звучало следующим образом: организация террористической группировки на базе лицея Святого Николая в Харбине, агитация против Советского Союза и шпионаж в пользу Ватикана. Суда, как такового, по делу отца Андрея не состоялось. На закрытом заседании некой специальной комиссии НКВД в Москве отец Андрей был осужден на 25 лет принудительных работ в трудовых лагерях, а в ноябре 1949 г. вывезен в Тайшет. Архимандрит Андрей Цикото довольно часто менял места заключения. В январе 1950 г. был направлен Чукшу, с апреля 1951 г. находится в лагерном пункте Ново-Чунка, недалеко от Иркутска, а в июне 1951 г. опять возвращается в Тайшет.

Во время своего пребывания в советской неволе отец Андрей все время поддерживал связь с Сестрами Евхаристками в Друе. В своих письмах к игуменье ордена, матери Аполлонии Петкун, он в некоторой мере даже руководил ею, как это было и в давние времена его нахождения в Друе. В лагере отец Цикото тайно служил Святую Мессу и проповедовал, сохранял Святые Дары для постоянного совершения таинств и был добрым пастырем для заключенных. Так же имеются свидетельства и о том, что во время пребывания в лагере отца Андрея были случаи обращения в католическую веру и крещения ранее неверующих осужденных.

Во время заключения отец Цикото перенес несколько тяжелых болезней. Особенно страшными для него оказались открытые язвы, покрывшие ноги, вследствие чего отец Андрей должен был постоянно находится на лечении»[117].

В начале 1950-х гг. собрат, сомолитвенник и, ныне невольный соузник иеромонах Иосиф вновь встретил своего архимандрита, это произошло случайно, в больнице, очевидно, так устроил Господь, чтобы дать свидетельство, сохранить память: «Здоровье его было совсем подорвано, он стал полным инвалидом и кандидатом на тот свет… а его через четыре дня забрали обратно в лагерь... И вот, в таком состоянии архимандрита Андрея поставили на тяжелую работу и подвергли новому искусу. Москва задумала использовать его в своей провокационной церковной политике: его обещали сделать первым Белорусским митрополитом...»[118].

Об этом же пишет в биографии отца Андрея исследователь его жизненного пути, марианин о. Вячеслав Пялинак: «Именно в то время, архимандрит Андрей Цикото получил от НКВД предложение принять православие, и стать православным митрополитом Минска, что обещало ему попечительство советской власти, если он исполнял бы ее требования и указания»[119].

Оперативную разработку заключенного Цикото начал полковник госбезопасности, он много говорил на эту тему, затем руководство, видя неудачу прислало генерала, видимо, прочитав в личном деле указание на то, что отец Андрей был Генералом Ордена Марианов в 1933-1939 гг. «Оставьте меня, чтоб я мог спокойно умереть!»[120], - ответил измученный священник.

В своей работе, подготовленной для Комиссии по канонизации, продолжает о. Пялинак: «После категорического отказа, отец Андрей был лишен всяческой медицинской помощи. Свидетели вспоминают, что отец Цикото умирал в страшных физических муках, так как из-за яко бы инфекционной язвенной болезни, разлагающей его тело, к больному запрещалось даже кому-либо подходить. Но все эти физические муки архимандрит Андрей сносил с героическим терпением»[121].

Еще одна, подробность этих событий, имеется в мемуарных записях одного из узников совести: «После провалившейся провокации с епископством, его поставили в лагере на непосильные работы и преднамеренно лишили всякой медицинской помощь вплоть до самого последнего момента, пока он уже совсем не валился с ног. Вскоре после его смерти мне удалось узнать от прибывших с этапа инвалидов о последних днях архимандрита Андрея. Они сказали, что в больнице более всего на всех производили впечатление его кротость и терпение, примиренность его духа и набожность. Товарищи по несчастью высоко оценили его вежливость и целомудрие»[122].

Последние дни невинного страдальца по описанию, данному в биографии мученика таковы: «В таких условиях, по причине физического истощения лагерным режимом, пытками и никогда не прекращавшимся психическим давлением (ex aerumnis carceris), архимандрит Андрей Цикото умер 13 февраля 1952 г. В свидетельстве о смерти, причиной кончины указана остановка сердечной деятельности при общей интоксикации организма, вызванной туберкулезным менингитом»[123]. По другим данным, о. Андрей умер в тюрьме «Озерлага». Дата смерти – 1948 или 1958 г[124].

В далекой Сибири, в безвестном углу скончался человек видевший столицы Санкт-Петербург, Вильно, Варшаву, Рим, 2 раз бывавший в Америке, изъездивший Европу, бывший на Филиппинах.

Отец Иосиф Германович, в своих сведениях о замордованном безбожниками коммунистами в застенках пастыре, записал: «Похоронен был архимандрит Андрей Цикото на общем больничном кладбище. Могилы там обозначались только колышком и номером...»[125], - это все, что осталось нам в назидание и память о мученике, но верим, что его молитвенное предстательство помогает в земном странствии людям чающим спасения. В наши дни, 1 ноября 2003 г., Апостольский Визитатор для греко-католиков Белоруссии отец архимандрит Сергий Гаек освятил специально установленный памятный крест, на кладбище в местечке Жодзишки, где погребены родственники отца Андрея Цикото[126].

Яворка Венделин (Javorka Vendelin), иеромонах sj[127]

В миру – Венделин Михайлович, по национальности словак, родился в 1882 г. в г. Ружеберог в Чехословакии. 14.8.1908 принял монашеский постриг, в 1909 г. окончил философский факультет в Братиславе, продолжил образование в университете Инсбрука (Австрия), 15.8.1915 г. рукоположен в сан священника. С 1919 г. – ректор Педагогического института в г. Тарнава, с 1926 г. заместитель и с 1929 г. - ректор Коллегиума «Руссикум». В 1934 г. отец Венделин приезжает в Харбин, для служения в Апостольском Экзархате для католиков восточного обряда в Китае. В 1936 г. переезжает в Шанхай, где служил в русском католическом храме св. Николая. С 1939 г. вновь в Руссикуме, в июле 1941 г. направлен для пастырской работы на Буковину, занятую в это время немецкими войсками. После прихода Красной Армии, органами НКВД арестован 12.6.1945 г. в монастыре иезуитов в Черновцах, на предъявленное обвинение в антисоветской деятельности 13.9.1945 г. ответил, что виновным себя не признает. Следствию не удалось узнать у отца Яворки ни одного имени из числа священников, выпускников Руссикума.

12.11.1945 г. Постановлением Особого совещания Коллегии НКВД о. Венделин был приговорен к 10 годам лагерей, наказание отбывал в Темниковском ИТЛ, переведен в Интинлаг, 09.01.1954 г. по болезни освобожден досрочно, в 1956 г. вернулся в Чехословакию, где и умер 24.03.1956 г.